ни шага.
Я переставлял ноги. Хотя в глазах у меня было темно. И если бы не огонёк, я не знал бы куда идти. Я бы вообще никуда не пошёл.
Упал я на крыльце. Просто не смог поднять ногу. По ровной дороге мог идти, а вот на ступеньку поднять ногу не смог.
Попробовал ползти, но смог подняться только на одну ступеньку.
Потянулся, чтобы подняться на следующую и услышал где-то на периферии голос Матрёны:
— Владимир Дмитриевич, что с вами?!
И следом другой голос — Прасковьи:
— О, духи милостивые! Скорее сюда! Помогите!
Потом меня кто-то куда-то нёс.
Вроде бы китаец спрашивал:
— Что случилось с молодым господином?
И Прасковья отвечала ему:
— Да кто ж знает? Ушёл, сказал, что скоро вернётся. Ну и вернулся… Уже таким.
Потом китаец раздел меня и что-то сделал, отчего мне стало теплее. А потом ушёл, сказав кому-то, кто сидел рядом со мной и от кого исходило такое родное золотистое сияние:
— Схожу, посмотрю! Нужно понять, что произошло.
А потом стало спокойно, потому что огонёк горел ровно и больше не трепыхался на ветру.
И я понял, что теперь всё будет хорошо.
Выдохнул и закрыл глаза.
Я проснулся от осознания того, что слышу. Я не открывал глаз. Лежал, слушал и наслаждался звуками. Наслаждался их обычностью и повседневностью.
Не сказать, чтобы действительно было что слушать. Просто повседневные звуки — самые обычные. Кто-то ходил по комнате и поскрипывали половицы. Вот он сел на краю кровати, и кровать прогнулась. Шмыгнул носом.
Я знал, что на кровать села Матрёна. Мне не нужно было открывать глаза, чтобы понять это. Я чувствовал исходящее от неё золотистое сияние. От него было тепло и по-домашнему уютно. И это давало чувство покоя.
Не хотелось думать ни о чём. Хотелось просто лежать с закрытыми глазами и слушать.
Напитавшись золотым сиянием, я решил посмотреть, что там с моей культивацией. И погнал ци, чтобы просканировать организм, посмотреть, как он работает.
Ци была вязкой, тягучей, двигалась лениво, как кисель.
Но меня это не остановило. Я лишь укрепил волю и продолжил воздействовать на ци. Несмотря на то, что получалось не очень. Но я понимал: это нужно сделать, нужно разогреть, чтобы моя ци не стала застывшей смолой.
Потихоньку раз за разом я прогонял ци по меридианам, заодно рассматривая их. Причём, гонял ци не только красную, но и чёрную, и золотую.
И чёрные, и красные каналы были в некоторых местах сильно разрушены, и я, прогоняя ци, укреплял стенки и расчищал заторы.
Зато каналы золотой ци стали глубже и, если можно так сказать, полноводнее!
Да, золотой ци определённо прибавилось! И это радовало.
Но я всё равно прошёлся по стенкам золотых каналов, укрепляя их, и вернулся к красным и чёрным. Продолжая гонять ци, заставляя её двигаться. Потому что движение — это жизнь. Как только движение прекратиться, жизнь тоже остановится.
Я ведь хорошо помнил, до каких скоростей разгонял свою ци — камни плавились и я взлетал над землёй! А сейчас моя ци еле-еле двигалась.
Скрипнула дверь и в комнату вошёл китаец. Я узнал его по шагам.
— Что там? — спросила Матрёна.
— Молодой господин принял неравный бой, — негромко ответил китаец. — Ну почему он пошёл один?! — Последние слова он буквально выкрикнул. Но потом взял в себя в руки. — Молодой господин справился, он настоящий воин! — уже спокойнее закончил китаец.
— Ему можно помочь? — спросила Матрёна.
— Всё, что мог, я сделал, — ответил китаец. — Теперь всё зависит от него.
— Мо Сяньчик, родной, — взмолилась Матрёна. — Если что-то нужно ему, ты только скажи!
В её голосе прозвучало столько боли, что я открыл глаза и прохрипел:
— Да жив я, жив!
Лучше б я этого не делал!
Матрёна тут же с рыданиями кинулась мне на грудь.
— Владимииир Дмитриевиииич! — запричитала она. — Дорогоооой! Что же вы так пугаетеееее!
— Тише, тише! — прошептал я и попытался похлопать девушку по спине.
Но рука поднялась с огромным трудом и сильнейшей болью в забитых мышцах. Я аж поневоле застонал.
Матрёна тут же отстранилась и погладила меня по груди:
— Простите меня! Вы раненый, а я…
Но я уже нашёл её руку на кровати и ласково сжал её.
— Всё будет хорошо, — сказал я ей и попросил: — Матрёна, принеси, пожалуйста, сладкого горячего чая.
Я чаю не хотел. Я хотел поговорить с Мо Сянем без свидетелей.
Можно было попросить воды, но вода могла быть тут. А вот горячего сладкого чаю точно не было.
Моя хитрость сработала, и Матрёна убежала за чаем. Я понимал, что ловлю дежавю, но тем не менее куда деваться.
Едва за Матрёной закрылась дверь, я спросил китайца:
— Мо Сянь, моя ци стала вязкой. Я не могу её разогнать. Что делать?
— Те, кто напали на вас, молодой господин, — ответил китаец, — применили артефакт, запирающий ци. Странно, что вы вообще дошли до дома. Вы, молодой господин, должны были умереть на месте.
— Не дождутся! — усмехнулся я, вспоминая пламя свечи, которое привело меня домой. — Сами сдохнут скорее!
— В общем-то уже… — ответил Мо Сянь.
— Это хорошо, — сказал я. — Но что теперь делать с моей ци?
— Есть один вариант, — ответил Мо Сянь.
— И какой же? — нетерпеливо спросил я и попытался приподняться на локте.
Боль пронзила всё тело, и я упал. Однако, решимость моя не стала меньше.
— Можно попробовать построить печь дан, — задумчиво сказал китаец. — Это внутренняя алхимическая печь. Печь зарождения инь и ян. Ваша ци втянется этой печью и очистится в истинном пламени.
— Тебя что-то смущает? — спросил я, уловив сомнение в голосе Мо Сяня.
— Да, молодой господин, смущает, — подтвердил он. — У вас может не хватить сил для создания печи дан. Тут важно всё: телесная оболочка, жизненная сила, душа плюс энергия пяти стихий внутри вашего тела.
— Тело изранено, душа не спокойна, с энергией вообще голяк, — подвёл я итог. — И вообще все мы умрём!
Но сама по себе мысль о создании печи дан занозой засела в голове.
— На самом деле шанс есть, — сказал Мо Сянь. — Но он очень небольшой. И если не получится, то вы, молодой господин, действительно умрёте.
— А если ничего не делать? — спросил я, зная уже ответ.
И Мо Сянь не подвёл меня!
— Если ничего не делать, то вы скорее всего тоже умрёте.
— Ну так выбор очевиден! — усмехнулся я. — Только где взять силу?
Когда моя ци двигалась легко и свободно, она обладала большой силой и имела огромные
