Под флаг адмирала Макарова - Герман Иванович Романов

И такое бывает на зимней дороге…

— Что за хрень со мной приключилась⁈

Андрей Андреевич с трудом пришел в сознание, голова надрывно болела. Он вспомнил, как на «встречку» вылетела фура, пошедшая на обгон груженого самосвала, через «сплошную» — два мастодонта перегородили всю дорогу. И что самое скверное — слева и справа «отбойники», на обочину не съедешь, нет ее. Виля сделал все что мог — прижался к самому краю, затормозил — проклятая фура целенаправленно направлялась именно к ним, и тут же последовал страшный удар, после которого чудовищная боль, свет пропал и нахлынула темнота…

Врач пошевелил правой рукой, затем левой — к удивлению, они слушались. Последовала очередь ног, вроде целые, удалось согнуть в коленях, а на ступнях шевелятся пальцы. Набрался смелости и вздохнул полной грудью, ожидая страшную боль — ведь ребра должны были быть переломаны. Ничего подобного, дышалось хорошо, только воздух показался солоноватым, будто находится на море. Ни с чем не спутаешь — последние десять лет отпуск поводил на курортах в Египте — приглянулось тамошнее Красное море, спокойное, ласковое и теплое. Да и сервис приличный, особенно в Хургаде.

Странно, весьма непонятно — организм вроде цел, но глаза почему-то не открываются — темнота окружает. Хотя неполная — такое ощущение, что свет все же есть, но тусклый, будто утро подкрадывается и ночь отступает. И он набравшись решимости открыл глаза — действительно, такое время бывает только перед рассветом, когда ночь начинает превращаться в серое «полотно». И спустя несколько секунд, которых хватило, чтобы присмотреться, Андрей Андреевич от потрясения выругался.

— Твою мать! Это куда меня занесло⁈

Он лежал на отнюдь не узком диване, и мягком, спина то хорошо чувствовала, да и кожаная спинка высокая. Довольно просторная комнатка, не зал, конечно, а некая помесь кабинета, уставленного старинной мебелью, с местом для отдыха. Вот только нормальных окон нигде не имелось, зато вместо них в стенках круглые иллюминаторы, как на круизном судне, причем один открыт, а вот другие задраены.

— Не понял, это что за шуточки⁈ Или сон вроде наваждения⁈

Андрей Андреевич машинально коснулся ладонью подбородка, и чуть ли не заорал от накатившего ужаса. Никогда в жизни бороду не носил, а тут под пальцами самые натуральные «заросли» — такую окладистую бороду ни один год заботливо выращивают.

— Щетина должна быть, щетина, а не это… Я что в коме несколько лет лежал, и потому кости переломанные сумели срастись, и борода отросла? Да быть того не может!

Здравый смысл у него остался, хотя Андрей Андреевич чувствовал, что начинает сходить с ума. Предположение могло быть верным только не в его случае — на одних физрастворах некоторую упитанность не приобретешь, уж вполне здоровое тело от костлявого и дохлого завсегда отличит не то, что врач, даже незнакомый с медициной пациент.

— Что происходит⁈

Заданный в предрассветные сумерки вопрос остался без ответа — и он с немалым трудом остановил накатившийся приступ паники. Откинул шершавое на ощупь одеяло, провел ладонями по груди — под пальцами была шелковая ткань, хотя нательное белье отроду не носил. Присел на диване, опустив ноги на пол — под ступнями ощутил ковер.

Огляделся, благо глаза привыкли к сумеркам, что изрядно светлели, и затравленно прошептал:

— Я ведь на корабле, в каюте — потому что везде иллюминаторы и чувствуется легкое покачивание. Да-да, это не меня водит, а палуба под ногами подрагивает. Вот дела! Но почему мебель сплошной антиквариат⁈

Действительно — шкаф со стеклянными дверцами, за которыми были видны книги и стопки каких-то бумаг. Даже на вид тяжелый двух тумбовый стол, на котором стоит светильник, по типу ленинского, со знаменитой фотографии, да пара мягких кресел. Стулья с гнутыми спинками и мягкими сидениями, словно из гарнитура знаменитого мастера Гамбса — за которыми охотились «великий комбинатор» Остап Бендер и незадачливый предводитель дворянства Ипполит Матвеевич Воробьянинов с отцом Федором. Еще один шкаф, но дверцы из цельного дерева, ковры на полу, и потолок лежит на железных швеллерах, тяжеленных даже на вид.

— Да здравствует электричество, — пробормотал Андрей Андреевич и нащупал «рубильник» на лампе — щелкнул. Он ожидал вспышки, и прищурил глаза, вот только лампочка, да еще прикрытая сверху стеклянным плафоном, была слабой и тусклой, хотя света оказалось вполне достаточно, чтобы все разглядеть и убедится еще раз, что его окружает отнюдь не мираж.

— А это воде зеркало?

Действительно — свет отражался пятном от стенки, и Андрей Андреевич поднялся с дивана, машинально поддернув чуточку спавшие вниз подштанники. И пошатнувшись, испытывая ощущение, будто впервые встал на ноги, шагая как журавль, он направился к зеркалу, терзаемый накатившим ужасом и нехорошими предчувствиями.

— Не может быть…

Андрей Андреевич ощутил, как в душе появился мертвящий лед — отражение лица в зеркале было иным, не его собственным. Врач несколько раз внимательно всматривался в стекло, поморгал, даже закрыл глаза, но когда снова посмотрел, то сомнений не осталось — не морок, не наваждение — он действительно стал совершенно другим человеком, с иным обличьем. И как только осознал этот факт, ноги ослабели, и Андрей Андреевич уселся на ковер, не в силах стоять перед своим отражением, что совсем не его собственное, привычное от рождения…

Начало XX века. Порт-Саид, вход в Суэцкий канал

— Я умер, но остался жить в чужом для меня теле. Вроде как «матрицу» пересадили — считал подобное фантастикой!

Андрей Андреевич не закричал, не стал биться головой о переборку в истерике. То, что с ним произошло, он принял вполне спокойно — как только возможно в такой ситуации. Есть такая штука как диагностика заболевания, тут примерно схожее произошло — как только сам себе диагноз поставишь, все на свои места сразу становится.

Переселение душ, не иначе — читал, что такое происходит порой. И в психиатрии такие случаи внезапного изменения поведения пациента часты, описаны подробно, когда больной в одночасье заявляет, что он совершенно другой человек на самом деле. И лечение соответствующее есть, по корректировке сознания. Проще говоря, «овощем» делают после медикаментозной обработки — тихим, слюнявым и безопасным для общества.

— Нет, такого мне и даром не надо!

Андрей Андреевич передернул плечами — был у него знакомый психиатр с давних времен, еще советской «закалки» — рассказывал, что