Странный, кстати, мох. Целые гирлянды свисали у северного конца платформы, особенно много их было в правом туннеле, где они спускались до самой воды. Нет, там я не пойду. Даже не просите.
Убедившись, что движения на платформе нет (пару раз провёл лучом по потолку), Иван передвинул автомат на спину и взялся за перекладину. Под перчатками осыпалась влажная ржавая грязь. Всё разрушается. Всему приходит конец.
А ведь была жилая станция! Иван помнил: ещё недавно здесь, под выгнутым высоким сводом, горели натриевые лампы — освещая квадратные колонны, отделанные серым, с желтовато-зелёными прожилками, мрамором. Правда, плитка местами отвалилась, лампы работали через одну — но всё равно это было прекрасно. Там, дальше, в северном торце станции, если подняться по ступенькам и повернуть налево, начинаются три эскалатора. Гермоворота закрыты, он проверял.
А пахнет здесь Заливом. Но не хорошим Заливом, как раньше, когда на Приморской жили люди, а гибельным чёрным, в глубине которого обитают огромные серые рыбы и чудовищные полупрозрачные создания. Залив, который светится в темноте. А днём, когда солнце, на поверхность, в город, всё равно никто не выходит. Дураков, извините, нет.
Точнее, есть, но скоро, видимо, переженятся.
Иван хмыкнул.
Он перелез через решетку и ступил на служебный пандус. Если Иван правильно помнит (он навещал «Приму» не раз — и когда станция была обитаемой и позже, когда её забросили), дальше по узкой полосе платформы, справа, будет дверь в служебные помещения станции.
Стоп. Не торопись.
Первое правило: нет ничего постоянного. За самое ничтожное время всё могло измениться.
Второе правило: любые изменения — опасны.
Он встал на платформе. Поворачивая голову, обвел лучом фонаря пространство вокруг. Высветил остатки мраморной отделки стены туннеля (часть плиток вывалилась, зияли чёрные квадратные дыры), полусгнившие мешки с песком, ими закладывали арки, лужи на платформе, и… ну надо же.
С полукруглого свода свисала гирлянда знакомого серого мха. Ивану даже казалось, что мох в темноте слегка фосфоресцирует. Радиация? Вряд ли.
Радиации здесь, судя по счетчику, не так много.
То есть, чтобы светиться в темноте, и речи нет.
Но береженого бог…
Запах. Вот оно что.
Иван отступил на шаг, достал из сумки противогаз ГП-9, хороший, почти новый. Два рожка патронов стоит, ни фига себе. Ещё каждый фильтр по двадцатке.
Сдуреть можно, какие сейчас цены. Зато вместо двух круглых окуляров, как у обычного гражданского ПГ-5 и резиновой морды с хоботом — большие треугольные стекла с хорошими углами обзора и два разъема по бокам — хочешь, ставь фильтр справа, хочешь — слева. Отличная штука.
Иван расстегнул ремешок каски. Родной диод горел чистым белым светом — жаль, батарейкам скоро конец. А там запасной фонарь и возвращение. Проклятье. Иван опустился на колено, раскатал скатку с ковриком, положил на него каску, повернул её так, чтобы свет падал вперёд, вдоль платформы.
Аккуратно зацепив за подбородок, надвинул противогаз на лицо. Дышать стало труднее. Каждый вдох стал шумным, как извержение грунтовых вод, когда они пробивают стену тоннеля. Запах и вкус этого воздуха был своеобразный: стерильный и отчётливо химический.
Фильтр с красной маркировкой. Значит, аэрозоли и радиоактивная пыль. Полтора часа.
Лишь бы не подделка. Сейчас в метро и не такое творят. Раньше «дурь» подделывали, еду, теперь вот фильтры к противогазам и патроны к «калашу». Уроды. Иван вспомнил, как ему предлагали купить двустволку с полусотней зарядов к ней. Картечь, крупная дробь, пулевые патроны. Стоило это так недорого, что Иван сразу засомневался. А потом увидел на патронах следы заделки. И не купил.
Может, зря. Двустволка бы ему пригодилась. Против той фигни, что иногда выскакивает из темноты, разряд картечи в упор — самое то. Калаш — хорошая штука, даже короткоствольный «ублюдок», как у него, но для автомата нужно расстояние. Вблизи лучше бы что-нибудь поубойней и чтобы поменьше целиться.
Иван сделал пару глубоких вдохов — на пробу. Не подделка, нормальные фильтры. Ремешок противогаза больно впился в затылок. Так и не отрегулировал толком. Ничего.
Иван надел каску с фонарем. И превратился в слух.
Вдалеке капала вода. И вблизи капала вода. Что-то шуршало едва слышно — может, та самая крыса, что он спугнул. Когда капля разбивалась о поверхность воды, эхо доносило гулкий отзвук.
Вроде ничего. Потрескивание тоннеля — это уже привычно, оно всегда есть.
Земля давит — говорил дядя Евпат. Он когда-то служил на подводной лодке и про давление знал не понаслышке. Как и про многое другое.
Например, почему началась та война. Справедливости ради, стоило заметить, что причину Катастрофы знает каждый в метро. Только у каждого она своя, единственно верная. Как соберутся «старички», так давай спорить до разрыва аорты: кто виноват?
А ответ простой: вы и виноваты.
Важнее другое: что теперь делать?
Ходит легенда о тигре, который вырвался из зоопарка и забежал в метро. Успел, бродяга. Старики рассказывают, что своими глазами видели полосатого, вбегающего на станцию, прыгающего на пути и исчезающего в тоннеле. Одни говорят, что тигр бежал в сторону Невского проспекта, другие — что в сторону Петроградки. Скорее всего, просто красивая легенда, подумал Иван с сожалением.
Сказка.
Как и рассказы Водяника об Испании, в которой тот побывал как раз перед Катастрофой. Иван слушал профессора и думал: ещё одна сказка. Нет больше вашей Испании, нет зелёных парков Барселоны, опустели дворцы архитектора Гауди (кто это вообще такой?), гикнулись испанцы. А у нас разве лучше? От широких вымерших улиц Петербурга бросает в дрожь, город моряков Кронштадт населен призраками. От Царского села, где были огромный парк и царский дворец, вообще остались одни воспоминания.
«Были такие конфеты, батончики, — рассказывал Водяник. — Чтобы сфотографировать кого-то, ему говорили не «улыбнись», а «Ну-ка, скажи: мои любимые конфеты «кис-кис»». Да, вот такие конфеты. Видите, сразу улыбка получается. А бегемот… это в анекдоте было… как же там? Дайте вспомнить. Бегемот был большой и сказал: «Мои любимые конфеты — бато-ончики». Понятно? То есть, как непонятно?.. Я что-то пропустил? А! Ну, это были его любимые конфеты. Очень вкусные. И он сказал: бато-ончики. Теперь смешно? Нет? Странно».
Иван усмехнулся. Бато-ончики — тоже сказка. Как и Испания.
Он оглядел платформу. А вот это грубый реализм, мёртвая станция.
Услышав за спиной низкое глухое рычание, Иван вздрогнул. Медленно повернулся. И замер, забыв дышать.
