Иван посмотрел на свою руку с лампой, потом на щупальце.
— Мои любимые конфеты, — сказал он щупальцу. — Слышишь? Бато-ончики.
Иван отклонился назад, высвободил руку и рывком, падая всем весом вперёд, на колени, бросил карбидку в пасть тоннеля. Н-на!
Щупальце перехватило его поперек груди, сжало.
В голове словно вспыхнул разряд, чёрная волна удушья поднялась от груди. Разбитая Приморская перед глазами покачнулась. Врёшь, не возьмёшь. Звуки отдалились.
В гудящей, пульсирующей тишине Иван видел, как летит лампа — красиво, плавно, по пологой дуге. И как она начинает падать туда, на пути. Иван прикрыл глаза. Вот и всё.
Вспышка.
В следующее мгновение в лицо Ивана плеснули кипятком.
Когда он открыл глаза, всё было кончено. В воздухе висел дым. В ушах звенело. В груди была такая боль, словно по Ивану прошлись кувалдой.
Иван опустил голову. Оторванное щупальце продолжало изгибаться у его ног. Тьфу, ты, зараза живучая!
Он стянул противогаз с лица, судорожно вдохнул. Вонь Приморской ударила в нос с такой силой, словно врезали кулаком. На языке был привкус горелой резины. Иван поморщился, сплюнул. Ощупал себя. Руки-ноги целы, остальное тоже… хм, на месте. Горело лицо и в висках глухо стучало.
Иван огляделся.
Фонарь на каске всё ещё работает. Значит, пара минут в запасе у него есть. Иван перешагнул через щупальце, быстро, чтобы не вдохнуть угарного газа, наклонился и вынул из лужи каску. Рядом нашёл свой автомат. Выпрямился, вдохнул. Надел каску. Открыл затвор «ублюдка», вынул патрон из ствола, слил воду. Считай, автомат нужно чистить заново, а патроны сушить. Хорошо, «калаш» штука неприхотливая — стрелять и так можно. Иван на всякий случай заменил магазин. Передёрнул затвор и поставил автомат на предохранитель.
Твою мать! Этот полупрозрачный урод стоил ему карбидки. И диод вот-вот сдохнет.
Быстрее.
Иван заглянул за угол. Опаленный потолок, почерневшие мраморные плитки, выгоревший мох. Вода слегка парит. От прозрачной гниды осталось вареное обугленное месиво — ещё бы, температура вспышки за тысячу градусов. Ацетиленовой горелкой металл можно резать. Иван не стал останавливаться, чтобы не терять время. Быстро прошёл по краю платформы. Справа в стене — заржавевшая дверь с надписью «В2-ПIIА». Иван поднял автомат и потянул дверь на себя… Вж-ж-жиг — унылый скрип ржавого железа.
Чисто.
Иван перешагнул порог. Раньше здесь была комната отдыха персонала станции, потом её приспособили под комендантскую. В глубине, боком к стене, стоял перекошенный от сырости канцелярский стол с конторкой. Пачка старых журналов, покрытых плесенью. В другое время Иван рассмотрел бы их внимательнее, но времени нет. Луч фонаря двинулся дальше. На стене табличка «МЕСТО ДЛЯ КУРЕНИЯ». Дальше! Серые шкафы вдоль стены… стеллаж…
Вот он, тот ящик — металлический, скорее всего, для средств ГО. Обшарпанный зелёный металл. Иван попробовал открыть — не поддаётся, приржавело; прикладом сбил защёлку, заглянул…
Всё-таки он не ошибся.
Наконец-то. Иван опустил руку в ящик и вынул то, что там находилось. Потом долгих десять секунд смотрел на находку, забыв про догорающий диод.
Она была прекрасна.
Когда до блокпоста Василеостровской осталось всего ничего, метров пятьдесят, батарейки сдохли окончательно. Перед глазами мерцали яркие пятна. Шагая в полной темноте, Иван ориентировался на жёлтый огонёк дежурного освещения станции. Сапоги плюхали по мелкой воде, шаги отдавались эхом.
Заметили его поздно, хотя он и не скрывался. Заснули они там, что ли?
— Стой, кто идёт! — и сразу врубили прожектор.
В следующее мгновение Иван пригнулся, прикрывая глаза локтем и чертыхаясь сквозь зубы. Сдурели совсем?! Раскаленный до хруста стекла, прожекторный белый луч, казалось, вскрывал тело, как консервным ножом.
— Свои! — крикнул Иван. Он загривком чувствовал, как повернулся в его сторону пулемет, закрепленный на тяжёлом, сваренном из труб, станке; как металлически лязгнул затвор, вставая на боевой взвод.
Луч уничтожал. Иван прикрыл глаза, как мог, руками и повернулся к прожектору спиной, но безжалостный свет, казалось, пронизывал тело насквозь. Сквозь одежду, кожу, мышечные волокна, кровяные тельца, кости и прочие анатомические подробности добирался до глаз. Под веками пылало и горело.
— Ща стрельну! — крикнули от пулемета. Голос надорванный, почти на истерике. Такой «сейчас сорвусь» голос. Опять Ефиминюк дежурит, понял Иван. Блин.
— Отставить! — Иван перешёл на спокойный командирский тон. — Пароль! Слышите? Пароль: свадьба!
Пауза.
За это мгновение Иван, покрывшийся холодным потом, десять раз успел решить, что Ефиминюк его всё-таки пристрелит. Самое время. Везет мне, как… Просил же, подумал Иван в сердцах, не ставить психов в дозоры. «Людей не хватает, Иван, сам понимаешь…» Так, кажется, говорил Постышев? Угу. Если меня этот идиот накроет очередью, людей у нас будет хватать капитально. Все дыры закроем… моими окровавленными останками. Пулемет НСВ 12.7 миллиметров, такие на армейских блокпостах стояли. Оттуда, в общем-то, и сняли его. Пуля со стальным сердечником любую кость перешибает за милую душу.
— Пароль: свадьба! — крикнул Иван ещё раз, уже не надеясь, что его услышат.
Молчание.
— А кто идёт? — спросили оттуда наконец.
— Жених идёт! — ответил Иван.
Ещё заминка. Потом негромкий «клац!». Пулемет сняли с боевого взвода.
— Иван, ты шо ли?
Иван хотел выматериться в голос, но сил уже не было, да и злобы тоже. Ответил просто:
— Я.
— Тю! — сказали с блокпоста.
Вот тебе и «тю».
— Выруби свою лампочку, я тут ослепну сейчас!
Вымокший, в жёлтой глинистой грязи с головы до ног, Иван дотопал до блокпоста и оглядел вытянувшегося Ефиминюка.
— Кто старший дозора? Почему один?
— Так это… — сказал Ефиминюк. — Я это…
— Кто старший? — повысил голос Иван.
Ефиминюк замялся, начал прятать глаза.
— Сазонов набольший, — признался наконец. — Ты уж звиняй, командир, за пулемет. Да я ж не со зла. А Сазонов, он здесь был… тильки его позвалы на полминуты.
Так. Сазонов, значит.
— Кто позвал?! — резко спросил Иван.
— Да я шо, крайний? Не знаю.
— Распоясались, — сказал Иван. — Ничего, я с вами разберусь.
Он отодвинул Ефиминюка в сторону, перелез через мешки с песком. Пошёл к свету. Василеостровская станция закрытого типа, поэтому на ночь все двери запирались, кроме двух — одна ведет на левый путь, другая — на правый. Иногда выставляли дозор и на служебную платформу, которая находится дальше в сторону Приморской — но не всегда. Это когда в Заливе начинался «сезон цветения» — и всякая хрень лезла из туннеля только успевай нажимать на спуск.