Сегодня же обычный дозор, контролирующий туннель, облажался. Это называется Феномен Бо — на жаргоне диггеров. Когда косяк допускает тот, от кого этого никак не ожидаешь. Ошибка резидента.
Сазонов — ты же битый волчара, ты-то как умудрился? Расслабились, блин.
Василеостровская никогда не относилась к очень красивым станциям, как, например, та же Площадь Восстания, где высокий свод, тяжёлые бронзовые светильники, колонны с лепниной и роскошная, «сталинская» отделка зала. «Васька», как называют станцию фамильярные соседи с Адмиралтейской и Невского — станция аскетичная и суровая, готовая выдержать голод, холод, атаку тварей и спермотоксикоз защитников. Чисто питерская станция-крепость.
Иван поднялся на платформу через единственную открытую дверь. Остальные на ночь закрывались — во избежание. Ещё на подходе к станции он услышал гул вентиляции. Это гудели фильтры, нагнетавшие воздух с поверхности. Василеостровская давно утратила центральное освещение (таких станций в метро осталось то ли три, то ли вообще одна), но системы фильтрации воздуха и насосы откачки грунтовых вод здесь всё ещё работают. Хотя и стоит это недёшево.
«Мазуты» с Техноложки дорого берут за свои услуги.
А куда денешься?
Зато туннели почти сухие. И есть чем дышать даже на закрытой на ночь станции.
Неяркий свет дежурных лампочек с непривычки заставил Ивана зажмуриться. Теперь, куда бы он не посмотрел, всюду скакали цветные пятна.
На станции была ночь. Основные светильники, которые питались от дизель-генератора, стоящего в отдельной дизельной, на ночь выключались. Работали лишь лампочки дежурного освещения, запитаные от аккумуляторов — китайские елочные гирлянды, протянутые над дверными проёмами. Поэтому ночью станция становилась уютней. Хорошее время.
Кашель, храп взрослых, сонное дыхание малышни — и красные, синие, жёлтые мелкие лампочки.
Иван прошёл по узкому проходу между палатками, закрывавшими большую часть станции. Это была центральная улица Василеостровской, её Невский проспект, существовавший только ночью. Днем палатки убирали, сворачивали, чтобы освободить место для работы, а по выходным и праздникам: для развлечений. В южном торце станции, за железной решеткой, возвышались видимые даже отсюда ряды клеток — мясная ферма. Иногда оттуда доносился резкий звериный запах.
В отдельной палатке спали дети, начиная с четырех лет. Детский сад.
Иван шёл мимо вылинявших, залатанных палаток, слышал дыхание, кашель, хрипы, иногда кто-то начинал бормотать во сне, потом поворачивался на бок. Старая добрая Василеостровская.
Завтра освободят всю платформу и поставят столы. Завтра станция будет гулять. И осталось до этого — Иван повернулся и посмотрел на станционные часы, висевшие над выходом к эскалаторам… Красные цифры переключились на четыре двадцать три. Ещё три часа.
Долго он провозился. Иван шагал и иногда ему мерещилось, что он проваливается вглубь гранитного серого пола. Он поднимал голову и просыпался.
Спать.
Но для начала следует сдать снаряжение и умыться.
— Где ты был? — Катя, заведующая снаряжением и медчастью Василеостровской, сузила глаза.
— Хороший вопрос. А что, не видно? — поинтересовался Иван, расстегивая «алладин». Костюм химической и радиационной защиты Л-1 штука ценная, без неё в некоторых местах не сделаешь и шагу. Особенно, если тебе хоть немного дорого то, что у тебя ниже пояса.
— Ещё бы не видеть. Весь перепачкался, хуже гнильщика.
Иван закончил с «алладином», бросил его в металлический бак для санобработки. Стянул и туда же положил изгвазданные резиновые сапоги. Теперь портянки. Иван размотал их и отшатнулся. Ну и запах. Распаренные ноги на воздухе блаженно ныли, словно не могли надышаться. Иван бросил портянки в бак и поскорее закрыл его крышкой. Всё.
— Где же тебя носило? — спросила Катя, пропуская его вперёд. Невыспавшаяся и раздраженная, она была ещё красивее. Точнее, красивой она становилась всегда, когда злилась.
— А ты как думаешь?
Теперь сдать снаряжение под роспись. Часть вещей — личное имущество Ивана, остальное являлось собственностью общины. Он начал стягивать тонкий свитер через голову, охнул, схватился за правый бок. Чёртова фигня! Иван скривился, застыл от боли. Похоже, всё-таки ребра. Катя тут же бросилась на помощь, помогла снять свитер. Женщины, подумал Иван. Вы так предсказуемы…
Всё бы вам котят спасать. Или тигров.
— Ты с кем подрался? — спросила Катя, бесцеремонно ткнула пальцем в грудь, прямо в кровоподтек. Блин. Иван застонал сквозь зубы. — Что, болит? — спросила Катя с плохо скрытым садизмом в голосе.
— Нет.
— А так?
От следующего тычка Иван согнулся, воздух застрял где-то между лопаток. Он замычал, помотал головой.
— Ага, — сказала Катя. — Хорошо. Будем лечить. — она вернулась с тазиком и марлей.
Иван выпрямился, открыл рот. Катя уперла руки в бока, вскинула голову:
— Если ты сейчас скажешь это своё идиотское «бато-ончики», я тебя под башке двину… вот этим тазиком, понял?!
Когда с обработкой ран и ссадин было покончено, Катя ушла выплеснуть таз. Потом вернулась и принесла Ивану воды напиться. Он единым махом осушил граненый стакан, сразу ещё один — стало лучше. Катя уже не выглядела такой злой. Пока Иван умывался, она достала из мешка чистую смену одежды. Положила её на койку рядом с Иваном, выпрямилась, спросила небрежно, словно невзначай:
— Значит, завтра?
— Ты красивая, — сказал Иван. Катя посмотрела на него. — И очень умная. И у нас действительно могло что-то получиться.
— Но не получилось, — Катя выдохнула легко. — Обними меня напоследок, Одиссей.
Иван покачал головой.
— Не могу. Прости.
— Почему?
Он дотронулся до её волос, отвел тёмную прядь с лица. Улыбнулся одними глазами.
— Я почти женат. Наверное, это глупо, как думаешь? — он взял её за подбородок и поднял ей голову. Посмотрел в глаза. — Это глупо?
— Нет, — сказала Катя. — Ты, сукин ты сын. Ты счастливчик. Ты должен в ногах у неё валяться и бога благодарить за неё, придурок чёртов! Понял?!
— Да.
В темноте за стеной они слышали храп. Фонарики над входом переключились на другой свет — таймер сработал. Теперь палатка была залита красным светом — словно наполнена кровью.
— Ты моя царица Савская. Моя Юдифь.
— Льстец, — сказала Катя. — Ты хорошо изучил библию, я смотрю, — Катя отвернулась, начала перебирать инструменты. Взяла эластичный бинт. — Подними руку.
— Я хорошо запоминаю истории про женщин.
