— Давно чую, что за мной охотятся. Ты не смотри, что я сейчас пустую тару по помойкам собираю и на кладбищах христорадничаю. Раньше я большим человеком был. Одно время в Воронеже даже общак держал. А это дело не каждому министру финансов доверить можно. Потом большинство денег по хрущевской реформе сгорело, а вину на меня свалили… Пришлось нырнуть на дно…
Единственной радостью, единственным утешением для Синякова были сны — не все, конечно, а только некоторые.
В снах он возвращался в прежнюю жизнь, в прежние времена, когда все его любили, уважали, знали или, на худой конец, побаивались… В снах он мягкой, рысьей походкой вновь выходил на пахнувший пылью и потом борцовский ковер, вновь петлял по зеленому газону футбольного поля, финтами разбрасывая чужих защитников; посадив на плечи маленького сынка, вновь бегал в парке ежедневный кросс, вновь слышал за своей спиной восхищенный шепот: «Глядите, глядите, Синяков!» — «Это тот, который вчера две плюхи забил?» — «Он самый!»
Как ни странно, но иногда ему снилась даже жена, ненавистная в реальности, зато волнующая и притягательная во сне — не эта нынешняя умело подкрашенная мумия, сначала обслуживавшая своим передом, ртом и задом весь горком, потом подмявшая под себя большинство прежних дружков, а прежняя двадцатилетняя наивная и в то же время порочно-любопытная девчонка, бегавшая за ним как собачонка, которую он, тогда уже зрелый парень, шутки ради обучал всяким гадостям, весьма пригодившимся ей в дальнейшей жизни.
Однажды такой сон оказался вещим.
Уже где-то после полудня (если судить по интенсивности уличных шумов) Синякова разбудил стук в дверь — негромкий, вежливый и даже имевший какую-то ритм-мелодию. Так не могли стучать ни приятели Стрекопытова, искавшие стакан, ни его пассии, время от времени смывавшие здесь своих вшей, ни тем более участковый инспектор Дрозд, ребром ладони перешибавший кирпич.
Конечно, хотелось бы надеяться, что по ту сторону дверей находится Шарон Стоун или, по крайней мере, небезызвестная в округе шалава по кличке Мочалка, но Синяков давно перестал верить в чудеса.
Поэтому он глубже уткнулся носом в лишенную наволочки подушку и натянул на голову потертый китайский плед, некогда доставшийся ему при разделе имущества. Однако гость оказался на редкость настырным. У Синякова даже возникла мысль, что это какой-то загулявший музыкант-ударник, спутавший дверь стрекопытовской квартиры со своим барабаном.
Пришлось в конце концов сдаться и крикнуть: «Заходи! Открыто!» (В страхи Стекопытова Синяков не верил и двери не запирал принципиально.)
Похоже, день начинался с сюрпризов, от которых Синяков успел отвыкнуть. Гостьей оказалась его бывшая жена Нелка. Расстались они примерно год назад при тех же обстоятельствах, при которых идущий на дно авианосец расстается с самолетом, успевшим стартовать с его палубы, то есть раз и навсегда.
После того как Синяков оставил Нелке все, совместно нажитое в браке, включая сына, точек соприкосновения между ними не осталось. Невозможно было даже представить себе повод, заставивший эту хитрую и самовлюбленную суку нанести столь неожиданный визит. Конечно, случается, что убийцы посещают могилы своих жертв, но экс-супруга Синякова сентиментальностью никогда не отличалась. В спертом воздухе стрекопытовской берлоги повис жирный вопросительный знак.
При себе Нелка имела полусложенный зонтик, из чего можно было заключить, что на улице разыгралась непогода. Одета она была в своей обычной манере — что-то среднее между миссис Тэтчер и дешевой гамбургской проституткой.
— Добрый день, — сказала она, брезгливо морща нос. — Ну и душок здесь у вас! Дохлую кошку, что ли, в шкафу забыли?
Синяков, достаточно хорошо изучивший внешние нюансы поведения своей жены, понял, что она явилась сюда по делу и разговор у них предстоит долгий, скучный и неприятный. Можно было, конечно, просто выбросить Нелку вон, но это было занятие еще более скучное и неприятное, да к тому же неблагодарное. Поэтому скрепя сердце он приготовился если и не слушать, то по крайней мере что-то отвечать. Нелку можно было взять только измором. Темперамент губил ее, как крысу — хвост.
— А ты, похоже, анахоретом живешь, — подслеповато щурясь (очки не носила, не шли они ей), Нелка оглянулась по сторонам. — Вот уж не ожидала. Думала, здесь пьяные лярвы вповалку валяются.
— Не ходят сюда лярвы, — буркнул Синяков. — Опасаются. Говорят, ты им путевку на этот адрес не подписываешь.
— А ты как был дурачком, так и остался, — с наигранным сочувствием констатировала Нелка. Возразить на это Синякову было нечего. Бывшая супружница между тем обмахнула платочком табурет, в квартире Стрекопытова выполнявший и много других функций, после чего уселась на него, закинув ногу на ногу, чем еще раз подтвердила предчувствия Синякова относительно того, что беседа у них намечается долгая. В полумраке она смотрелась довольно неплохо. Незнакомый трезвый мужик мог дать ей сейчас лет тридцать, а пьяный — вообще двадцать пять.
Время шло, а разговор, ради которого Нелка, бесспорно, вынуждена была совершить над собой насилие (что для нее всегда являлось актом куда более мучительным, чем насилие, осуществленное со стороны), все не начинался. Она с преувеличенной тщательностью раскуривала длинную черную сигарету, то ли подбирая наиболее приличествующие случаю слова, то ли давая Синякову возможность осмыслить всю важность текущего момента. Впрочем, принимая во внимание ее во всех смыслах изощренный язык, первое предположение можно было отбросить.
Наконец Нелка окуталась облаком сигаретного дыма, на вкус Синякова, чересчур приторного, и с несвойственной для нее щедростью предложила:
— Хочешь?
— Не знаю, — вяло ответил он. — Скорее всего не хочу…
— Интересно. — Она прищурилась, но уже иначе — не как слепая курица, а как готовящийся к выстрелу снайпер. — Не куришь. Баб не скоблишь. Может, и пить перестал?
— Случается… — Удивление, вызванное этим странным визитом, уже начало проходить, и Синякова опять потянуло в сон:
— Так я налью. — Она многозначительно постучала пальчиками по своей элегантной сумке, содержавшей все необходимое для деловой женщины не очень строгих правил.
— Нет, спасибо, — сдержанно поблагодарил он.
— Что ж так? — В ее напускной игривости внезапно проскользнули нотки еле сдерживаемой истерики. — Никак брезгуешь?
— Вспомни, по каким случаям ты мне раньше наливала. — Синяков окончательно убедился, что уклониться от разговора не получится и надо волей-неволей его поддерживать. — Чтобы споить меня, а самой смыться. Или чтобы на скандал спровоцировать и по этому поводу в очередной раз милицию вызвать. Нет, зарекся я с тобой пить. Раз и навсегда зарекся. Лучше говори прямо, зачем пришла.
