Он родился. Ему повезло не угодить в мусорный бак досрочно извлеченным выкидышем. Его прикрыл материнский инстинкт. Странный атавизм, никак не капитулирующий перед напором «желтой» прессы и мерцающего циклопным глазом ящика. Этот атавизм напрягся, отразил ударный напор высвобожденной из дальних закутков мозга ящерной тупости. Создал барьер от шныряющих по округе туберкулезов и СПИДа. Заставил добывать, выдергивать из безразличного пространства, когда-то бывшего Родиной, какие-то съедобные крохи. Делить их не на три — надвое. Ибо благостная забота тогда еще ярко мерцающих между Гавайями и голубым экраном дядей, гипноз их красных пиджаков скомандовали: «Делай как я!» И папы — не только его таинственный и никогда не выявленный, все — с удовольствием откланялись, сдернули скорлупу защитного кокона на себя и ушли. Туда, в обещанные волшебным ящиком сексо-мастурбационные грезы.
Смутно, подсознательно и скорее ложным наложением последующих словесных образов он помнил какую-то шумиху по поводу падения Останкино, и совпавшего отказа последних спутников связи. Стало действительно шумно, точнее, шум переключил ракурсы, ибо волшебный ящик бился непривычной рябью, а часто забредающие в разведывательных и просто коммуникационных целях соседи жаловались: «Теперь уже все! Последнюю радость гады забрали!» Но «гады» напряглись, взяли срочное кредитование, замерцали в самолетах туда-обратно. Зафрахтованный, внеочередной полет шаттла решил дело. Все напряженно, замерев, перераспределив энергию познания в торчащие уши, ждали (торговцы радиоприемниками скачком перенеслись в страну Эльдорадо). Имена астронавтов-героев знали назубок — Нил Армстронг с Гагариным рядом не стояли. И голубой экран залился обычным хохотом и мелодиями.
Потом — кажется, он немного подрос — совершалась какая-то смута. Бегство из города — много ярких впечатлений по дороге. Короткие, немелодичные звуки пулеметного бульканья. Почему-то видимые — теперь из взрослости и опыта ясно, что трассирующие, — пули. Чьи-то визгливые задыхающиеся хрипы в подъездной темноте. Обращающаяся в облако и в удар по перепонкам зализанность блеска красивого бензинового автомобиля. (Возможно, колдовство ящика неожиданно перестало действовать, кто-то устал от эрото-мастурбационного марева и проснулся.) В деревне у них никого не было, точнее, имелись какие-то дяди-тети в другой, но, наверное, лучше уж получалось у чужих. В общем, ни родни, ни знакомых, зато там требовались рабочие руки, даже женские. Остались прекрасные, запомнившиеся образы никогда не виданной доселе природы. Леса, поля. Пожалуй, это отразилось в подсознании. Необходимый опыт для последующей жизни. Однажды он ушел, увлекся — хотел поймать дразнящую невиданную птицу целлофановым кульком. Заблудился. Но повезло — нашли. Мама с дядей Ерофеем. Этот Ерофей был ничего. Правда, хмурый. Потом куда-то делся. Мама сказала, что в город, на заработки. Но у соседей все еще непривычное для слуха слово «Ерофей» сочеталось с менее странным и слышанным ранее — «передозировка». Потом смута кончилась. О ней вроде никто и не поминал, мозги давали сбой и проскальзывали — ящик опять вспомнил волшебные эротические заклинания. Вернул власть — свою и, наверное, еще чью-то. Снова замелькали зализанные железом бензиновые пожиратели кислорода.
Потом — 2017-й. Но он уже тринадцатилетний. В такие времена равный зрелости возраст.
С точки зрения тактики данная операция не вносила ничего нового. Конечно, некоторые нюансы конкретно этого боя с неизбежностью разнились с чем бы то ни было. Это ведь даже не шахматы. Шестьдесят четыре клетки, тридцать две фигуры, четкие правила. В итоге — уходящее в вечность количество вариаций. Но все-таки за счет связности целей вполне допустимо неоднократное дублирование одних и тех же партий. Здесь сама жизнь. Колоти человечество друг друга с момента начала расширения Вселенной, вышибай мозги до окончательного царства энтропии, нельзя допустить, чтоб где-то что-то повторилось идеально. Видимо, мы слишком сложные для столь простого искусства, как раскалывание черепов. Столь сложные, что вносим в него крупицы творчества. Ведь глупость, будто процесс взаимного истребления не требует никакого ума. Безмозглый недолго будет радоваться достижениям в этой работе. Кто-то более хитрый быстренько развернет машину удачи в свою сторону и… Покатится по паркету доски не в меру возгордившаяся черепушка, плеснет из нее недостаточно перегруженная извилинами каша. И если не брать в расчет вздохи-переживания, которые как раз весьма схожи и даже входят в ритм от сеанса к сеансу, то ни один бой не похож на другой. Естественно, молохи стратегии, ловящие интуицией сигналы всекосмического информационного поля, часто угадывают ходы друг друга. Правда, не очень далеко, ибо каждый шажок противника опрокидывает череду готовящихся построений. Тогда это отброшенные варианты, не стоит засорять ими голову. Надо снова видеть только на шаг, ибо он решающий. Понятное дело, поступь гения плохо поддается измерению, и шарканья лилипутов не приноровить к вскидыванию ноги гиганта, но… Вообще-то это совсем другая история.
Так вот, бой, который, по всем предварительным прикидкам, должен был состояться здесь, не нес в себе ничего необычного. В истории разумной популяции Земли таких имелась длиннющая череда. Была речечка-ручей, была удобненькая тропа для перехода, было солнышко за горизонтом, луна, моргающая тучками, был тихий, вполне проницаемый и в меру обжитый лес, и была засада. Засада, продуманная знакомым гением. А где-то там, за километр с мелочью, какие-то вовсе с неизвестными лицами люди двигались по тропке-тропинушке. Двигались осторожно, но достаточно беспечно и вполне уверенно. Может быть, у них не наличествовало в запасе собственных знакомых гениев-тактиков? Или шажки этих знакомых никак не синхронизировались с подвижностью коленок тех, кто их поджидал? Весьма вероятно. Но скоро и те и другие должны были с неизбежностью познакомиться. Познакомиться и обменяться опытом. Допустимо, что кто-то обязан был вынести из этого обмена знаниями уроки. Хотя больше шансов ставилось на то, что те, кому особо стоило бы подучиться, с неизбежностью сыпались на экзамене. Причем без всякой возможности пересдачи. К этому шло. Чья-то темная, недосинхронизированная черепушка обязана была покатиться и расплескать по тропе или по паркету шахматной доски кашу с искривленными прожилками извилин.
А вот напруженные извилины и нейронные сети тех, кто организовал засаду, почти искрили. Они ведь производили абсолютно гарантированную связь с будущим. Не с очень далеким, строго детерминированным, но все-таки будущим. Медиумам, годами потеющим в достижении контакта картами Зеро, стоило у них поучиться. Перенять опыт. Люди, часто и без особого принуждения соприкасающиеся со смертью, непроизвольно и запросто оперируют с какой-то дополнительной гранью реальности. Кое-кто из сидящих в засаде действительно сидел, кое-кто лежал, а кто-то даже стоял. Ни то, ни другое, ни третье не имело для участников никакого значения. Удобство не входило в их повседневную привычку. Главное — правильность выбора позиции и зона огня. Кроме того, в их амуницию входило достаточно много приспособлений, облегчающих ожидание. Например, сидеть и даже стоять получалось: используя в качестве опор раздвижные, ничего не весящие шарниры, крепящиеся к полужестким частям панциря. Еще больше в их багаже имелось всяческих устройств, облегчающих выполнение боевой задачи. Сегодня в ней не значилось ничего особо выдающегося. Плановая операция. Такие уже имели место под этим солнцем и под этой моргающей тучами луной.
