— Это Чингиз-то пиявка? — искренне изумился Артем.
Я двинула его локтем в бок.
— …Заплатите, за все заплатите… Однажды мы выйдем из могил и выпьем вашу кровь. Всю до капли… До капли… — Немигающие глаза Слепня лихорадочно блестели.
Хотя в комнате было тепло, меня слегка зазнобило. Как легко он слетает «с катушек»!
Хуже нет иметь дело с невменяемыми. Повидала я их, особенно в 2013-м, когда отсидела и вернулась… Я ведь и сама была такой. Первые недели… После того как узнала про своих. Потом оклемалась. А некоторые не смогли. И почти никто из них не пережил ту зиму…
Этот бедняга — выжил. И не только уцелел, а можно сказать, карьеру сделал. Один Бог ведает, как ему удалось в теперешней Москве… И все-таки загадка — почему те подонки до сих пор не свернули ему шею? Выполняют его приказы… Чуть ли не по струнке перед ним ходят…
— Слепень… — Я чувствовала себя сапером, вступающим на минное поле, — мы не такие, понимаешь… Мы — не враги. Сам посуди, из-за обычных «разборок» СОК не поднимают…
Он смотрел сквозь меня. Только думаю, если бы я попыталась встать — он бы не промазал.
— Мы же по одну сторону…
— Я тебе верю… — глухо отозвался Слепень. — Я вас отпущу. Но сначала — правосудие. Вы убили моего человека, вы должны мне одну жизнь.
— Твои люди сами напали!
— Никто не уйдет от возмездия. Все узнают мою власть. И для Чингиза это будет хорошим уроком.
— Ты ведь пожалеешь об этом!
Слепень криво, страшновато усмехнулся и покачал головой:
— Я уже давно ни о чем не жалею.
Артем толкнул меня, горячо зашептал:
— Вспомнил его, вспомнил! В «уннвере» он один семестр читал нам философию…
— Как его имя?
— Забыл! Это было на втором курсе…
Нелепая ситуация, напоминающая плохой анекдот — вырваться из когтей «охранки» и умереть от пули несчастного свихнувшегося преподавателя философии…
Длинная рука с «береттон» стала медленно подниматься. Хриплый голос звучал почти торжественно:
— Да свершится правосудие…
Я подобралась. Нас разделяло уже не более трех метров. Освободить руки не успею…
Мгновение спустя что-то просвистело в воздухе и Слепень выронил пистолет. Из предплечья его торчала обычная крышка от консервной банки.
В два прыжка Михалыч оказался у дверей и задвинул часов.
Честное слово, в эту секунду я была рада, по-настоящему рада, что не вкатила Старику последнюю ампулу в инъекторе!
Теперь «философ» один против нас. Если попытается левой рукой поднять оружие…
Нет, не успеет. Я не дам. И Михалыч больше не напоминает расслабленную куклу — глаза светятся знакомым, почти веселым блеском. Он — опять в форме. В отличной форме. И пока мы вели бесполезные беседы, успел освободиться от веревок.
Давай, Слепень, давай… Попробуй поднять пистолет…
«Философ» не стал наклоняться. Отшвырнул «беретту» ногой в угол комнаты.
Михалыч пожал плечами — задача упростилась.
— Слишком много пустой болтовни, — улыбнулся, неотвратимо подступая к бывшему преподавателю.
Но через мгновение улыбка его растаяла. В сумрачном дальнем конце помещения из-за стоявших в несколько рядов ящиков вынырнули тени. И тут же в смете ламп обрели плоть.
— Ого! — выдавил Артем.
Взгляд Слепня торжествующе блеснул. Не менее двадцати кошмарных существ с глухим ворчанием окружили нас. Каждое — высотой мне по пояс. Думаю, их предки были собаками. Только от облика предков здесь мало что осталось. Клыкастые пасти скорее напоминали крокодильи. Да ещё эти глаза… Огромные глаза ночных тварей. Теперь я знаю, что за огоньки следовали за нами в темноте.
— Мои милые собачки, — с нежностью проговорил Слепень, выдергивая из предплечья жестянку. Кровь потекла сильнее, но он не обратил внимания. Взглянул на нас и чуть удивленно спросил: — Думаете, это более легкая смерть?
Старик не шевельнулся. Не попробовал броситься к валявшейся в углу «беретте». Впрочем, если бы он успел поднять оружие — толку мало… Лишь пара неприцельных выстрелов — до того как жуткие челюсти перекусят руку и вырвут горло…
Вот и выяснилось, за какие заслуги подземные головорезы стали уважать психованного интеллигента. Интересно, сколько бандитов пришлось скормить «милым собачкам», прежде чем авторитет его стал незыблемым?
Господи, ну откуда взяться подобным чудищам в московском метро?! Бомбы с мутагенными химикатами? Неужели этого достаточно?
Мгновения — тягуче длинные… Удары сердца — гулкие, как удары молота…
Слепень наслаждается эффектом и не спешит отдавать последнюю команду, переводя взгляд с неподвижного лица Михалыча на бледную как мел физиономию Артема. Не знаю, какое лицо у меня… Вряд ли более беззаботное…
— Собаки лучше людей, — голос звучит ровно, словно на лекции в универе. — Знаете, когда я по-настоящему это понял? В первую зиму. Когда все мои умерли… Я дотянул до февраля. В феврале в Хамовниках открылась корейская забегаловка. «Взлетающий дракон»… Там на задворках был мусорный бак. Мне повезло. Корейцы не голодали. Неделю я и ещё пара дворняг кормились объедками…
Он морщит лоб:
— Не понимаю, как им удалось выжить. Да ещё рядом с корейским рестораном. Собачье мясо куда приятнее крысиного. Вероятно, это были последние собаки кварталов на десять в округе.
На лице «философа» — мечтательное выражение:
— Знаете, в нашей стае было полное взаимопонимание. После обеда втроем мы залезали в подвал, вместе грелись у костра и спали, сбившись в комок. Они были очень умными, эти псы. Никогда не лаяли и все понимали без слов — когда надо затаиться и когда бежать… Одного я называл Тузик — он был маленький, смешной и лохматый. Второй, Шарик, — крупнее… Только собака умеет быть другом… Не человек…
Слепень затихает. Он кажется вполне нормальным. Разве что усталым. Наверное, ему давно хотелось выговориться. И наконец-то рядом — подходящие собеседники. С ними можно быть искренним. Никому и ничего они уже не расскажут…
«Философ» гладит собачьи спины. Из огромных пастей тянутся нити слюны…
Неужели сейчас?
У Артема заметно трясется колено. Старик неподвижен как камень. Почему мы молчим? Надо говорить. Пока длится разговор — мы живем.
— И что же было дальше? — выдавливаю я, не узнавая собственного голоса.
Кошмарные псы рычат. А тонкие губы «философа» складываются в ухмылку:
— Дальше хорошее кончилось. Потому что появились люди. Двое. Не такие, как я… Эти умели выживать в новой Москве. Я был почти доходяга, а они, наверное, целую зиму что-то жрали. Мне пришлось худо. Снег подо мной растаял от крови… От моей крови. Люди не прощают слабости…
