невыгодных условиях. Будь я царем, этого не могло случиться. Но я давно отказался от трона ради истины. Истину так и не нашел, а Капилавасту гибнет. Значит, я виноват.
Виноват?
Но разве у меня не было права распорядиться судьбой по собственному усмотрению? Боги тогда позволили. А теперь наказывают зрелищем того, к чему это привело.
Немилосердные боги!
Я не мог знать, что так получится. Да и не дожил бы на царских харчах до нынешних времен. Затосковал бы, как тот павиан.
* * *
Одно чудо все же случилось.
Виручжака нас принял, и довольно скоро, еще до захода солнца. Все те же два кшатрия провели нас на вершину холма, к царскому шатру. Навесу из дорогих тканей на шестах сандалового дерева.
Я до сих пор помню, как приятны сумрак, легкий ветерок и запахи курительниц там, за позолоченными кистями. Какой истомой сочатся подушки и ковры. Как прекрасно среди них обнаженное женское тело. Все это у меня было. Теперь оно есть у Виручжаки.
Очевидно, царь только что совершил вечернее омовение и пребывал в благожелательном настроении. Он сидел в низком резном кресле. Две рабыни массировали его волосатые ноги.
Сначала все внимание Виручжаки было поглощено их работой. Потом он поднял взгляд.
– Подойди, старик. Я слышал о тебе.
Меня подняли с колен и поставили перед ним.
На царской лысине блестели капли воды. Почему-то если у мужчины мало волос на голове, то много в остальных местах. Интересно, почему? Еще такой мужчина очень любит женщин. Но не душу, а только тело. Часто такие мужчины весьма проницательны. Особенно после близости с женщиной. После близости с женщиной они способны к благожелательности.
Очень коротко мы взглянули в глаза друг другу.
И все поняли.
Бывает, что совершенно разные люди мгновенно ощущают родство душ и сходство в восприятии мира. Я понял, что этот царь тоже много думал своей головой. Он тоже хорошо знал свою ношу. Вот только ноша у него другая.
Голос Виручжаки оказался неожиданно грустным и спокойным. Прохладным.
– Говори, Сакиа-муни.
Получилось так, что я стоял между царем и Гималаями. Последняя надежда Капилавасты, о которой она даже не знала. Надежда ровно такая же слабая, как и я сам…
Я долго шевелил пересохшим языком. Виручжака не перебивал.
Потом наступила тишина.
Брамины из царской свиты напряглись. О, как великолепно удавалось им смотреть поверх моей головы, словно все они впервые увидели снежные вершины за моей спиной!
Но волновались они напрасно. В наступившую тишину тяжко упало одно-единственное слово. И оно перевесило все мои слова. Потом снова наступила тишина. Виручжака смотрел на меня молча и пронзительно.
– Я пришел слишком поздно, царь, – сказал я.
Виручжака опустил веки и потер их пальцами, словно долго смотрел на яркий свет.
– Поздно? Нет, старик. Ты пришел слишком рано. Минуют тысячи лет, прежде чем люди научатся относиться друг к другу так, как ты говорил.
Он открыл покрасневшие глаза, взглянул в небо, где уже горела первая звезда. Помолчал. Потом сказал:
– Слушай. Я иду разрушать Капилавасту. Многие меня возненавидят. Но почему я это сделаю, поймут все, даже уцелевшие шакья. А вот почему ты отказался от трона, не понимает никто. Так?
– Так, царь.
Виручжака вдруг усмехнулся.
– Или почти никто… В этом дело. Твое время наступит тогда, когда все будет наоборот. Не раньше. А сейчас… Сейчас мое время.
Неожиданно Виручжака встал, заставив прислужниц испуганно отшатнуться. Он подошел ко мне и сверху вниз заглянул в глаза. Сильный, бородатый, жестокий. Как само время. И от этого несчастный.
– Вот ты какой, Сакиа-муни… Тоже мучишься, да?
И я замер.
Мне показалось, что жизнь остановилась. Как лес перед грозой. В этот миг опять решалась моя судьба. Я заметил, что оба кшатрия потянулись к оружию, глаза их стали пустыми. Однако буря не разразилась.
– Хотел бы я пожить в твоем времени, – совсем неожиданно сказал Виручжака. – Но не пришло оно еще, гуру! Ты смел. Ты мудр и благороден. Ты добрый. Ты редкий. Даже единственный. Среди потомков Гаутамы – точно. И не мне решать твою судьбу. Ступай своей дорогой. Приближай свое невероятное время. Кто знает, быть может, я тоже это делаю. По-своему.
Неожиданно он сгорбился и постарел.
– Только вот ты никого не убиваешь, Счастливый. Каждому свое… Не понимаю, как ты умудряешься сохранить свободу. Потому что не боишься смерти?
– Точно не знаю. Одного этого мало. Быть может, еще и потому, что отвечаю на вопросы, которые всем интересны. Пытаюсь ответить.
– Вот как? И получается?
– Иногда получается. Изредка. Но это ценят.
Виручжака кивнул.
– Похоже на правду. Но у меня такого дара нет. Зато я могу внести в жизнь хоть какой-то порядок. Страшный, но порядок. Постарайся понять.
– Я?
– Особенно – ты. Это важно. Меня никто не понимает.
Потом, обернувшись к свите и махнув в нашу сторону, крикнул:
– Не трогать! Все слышали? Чтоб даже пальцем!
– Как это мудро, – кивает старый брамин. – Пусть враги знают о твоей силе, повелитель.
Виручжака смотрит на него с насмешкой, но ничего не отвечает.
За откинутым пологом рабыни готовят царское ложе. Одна из них беззвучно плачет. На ее ягодицах видны синяки. Я отворачиваюсь.
Мы проходим мимо изумленного молодого кшатрия.
– Ну… вот счастливцы, – бормочет Добайкха.
– Это ты счастливец, – усмехается старший кшатрий.
Какой-то начальник с перьями идет перед нами. Чудо в перьях, вспомнилось мне.
Чужие слова! Откуда вспомнилось? Ах да, оттуда. Из божественного Завтра.
* * *
Начальник сообщает приказ и заставляет расступаться караулы. Солдаты пожимают плечами. На то и царь, чтоб чудить.
Когда мы миновали последние посты, я оглянулся. Я хорошо вижу дали.
В своем времени, на своем холме и в своем кресле все еще сидел Виручжака.
Он смотрел нам вслед. Думаю, ему хотелось не просто пойти, а побежать за нами. Странно. Казалось бы, уж он-то счастлив. Кому, как не ему?
Быть может, он и был счастлив до встречи с нами. Потом увидел, что между людьми бывают другие отношения, что даже очень разные люди могут понять друг друга. Увидел и изменился. Встреча с новым обязательно меняет человека. А когда человек меняется, он теряет то, что считал счастьем.
Счастье быстротечно. Иначе быть не может. Оно появляется только после перемен. Но из-за них же исчезает. Счастье – цена перемен. Но если им не платишь за перемены, счастье превращается в скуку.
Счастье – бегучая вода, вечно утекающая между пальцами. Оно не может замереть, как и время. Оно капризно, зыбко, прихотливо, непредсказуемо. С одинаковой легкостью может
