Ладно, главное — дотянуть до вечера. Когда дети уснут, она выйдет в сад, под звездное небо, и поговорит с Корсаковым. Вот сядет на берегу пруда и поговорит.
Им есть что вспомнить. Как встретились на шестой палубе «Александра» молодцеватый контр-адмирал и умирающий пилот. Как ели гранаты. Как целовались в первый раз возле иллюминатора, за которым плыл в пустоте Космоса Бельтайн. Как Никита учил ее пить новоросский самогон. Как делал ей предложение — второй раз, первый уж очень неуклюжим вышел для обеих договаривающихся сторон. Как она открыла глаза, выходя из комы, и первое, что увидела — его лицо. Как вытянулась у него физиономия, когда он узрел ее свадебное платье. Как перед крестинами Егора Никита подтащил к ней костистого старика («А это мой дед! И как тебе?»). И Мэри вдруг поняла, почему так смеялся свекор недоумению, с которым она разглядывала сына. Все правильно: не в мать, не в отца… но и не в заезжего молодца, нет, господа хорошие; за вычетом усов — как в одной форме отливали.
А вот причины, по которым они заговорили о разводе, но в итоге решили до поры до времени не разводиться, они вспоминать не будут. Ни к чему. Тем более что теперь она не была уверена в том, что решение являлось правильным. Может быть, разведись они — так Никита был бы счастлив эти последние годы, счастлив без всяких скидок, оглядок, необходимости поддерживать реноме… не думать. К черту плохие воспоминания. Хороших-то было больше!
Дьявол и все его присные, да когда же кончится эта говорильня? Столы в «Подкованном ботинке» заждались. Вот ведь как бывает: именно сегодня должна была состояться веселая пьянка по случаю обмывания нового назначения адмирала Корсакова. Даже дату застолья переносить не пришлось, разве что зарезервировать дополнительные места и внести изменения в список подаваемых блюд. Кутья и блины меню дружеской пирушки не предусматриваются, это для поминок…
Так, кажется, все. Подойти к могиле, бросить горсть земли, проследить за Егором. Держится он прекрасно, но… Ладно, пусть она плохая жена, но детям-то все это за что? Хорошо, что младшие остались дома, нечего им тут делать.
Отступить назад. Нет, это невыносимо! Свои уже оставили в покое, теперь чужаки подтянулись с соболезнованиями. А это еще кто? И это? И это? Ах, чтоб вам всем!
— Господин Корсаков, великий Сегун уполномочил меня передать вам свои самые искренние соболезнования, — невысокий и плотный, с густыми черными волосами и пронзительными черными же глазами на изжелта-смуглом лице, мужчина в форме ВКС Сегуната поклонился Егору.
На Мэри он не смотрел. Ей даже стало жалко Черного Тэнгу Сато. Ох, и трудно же ему сейчас выбирать линию поведения… По всем правилам выходит, что общаться надо с наследником погибшего, но адмиралу-то наверняка приказали выказать уважение вдове. Вот только как это сделать без потери лица?
Жена адмирала — тень адмирала, а вдова так и вовсе пустое место. С другой же стороны, Мэри — офицер, служивший под началом адмирала Сато (что последнего в свое время немало раздражало) и как минимум ее мундир, погоны и ордена достойны самого глубокого почтения.
А посему Черному Тэнгу надо повести себя таким образом, чтобы не оскорбить тех, кто счел ее достойной воинских званий и наград (среди которых есть и «Цветущая Ветвь»), и одновременно не уронить собственную честь. Особенно в присутствии толпы прихлебателей, гайдзинов и репортеров, которые уж точно не преминут навешать на Сато всех собак, оступись он хоть в чем-то. Ну-ну, посмотрим, как старый пес будет выкручиваться.
А пока можно просто порадоваться — с каменным лицом и непроницаемым взглядом, но все-таки — тому, что отупение, вызванное лошадиными дозами транквилизаторов, отступает. Мэри вообще терпеть не могла отключаться от реальности, и сейчас, когда надо было думать, и думать быстро, с облегчением занялась решением текущей задачи. Как бы там ни было, а считать себя тенью и пустым местом она не позволит никому. Ни здесь, ни где-либо. Ни теперь, ни потом.
Кстати, Егор-то молодец. Его ответный поклон вполне на уровне. Если не считать того, что сын просто скопировал своего визави, то есть поклонился Сато как старший по званию младшему, глава благородной семьи — наследному сыну не менее благородной. Впрочем, судя по всему, адмирала это только позабавило. Если, конечно, она еще не забыла, как расшифровываются его прищуры.
Наконец, Сато повернулся к вдове адмирала Корсакова и поклонился и ей тоже. Строго дозированный, поклон, как она и думала, выказывал уважение мундиру и повелителю, пожаловавшему этот мундир, оставляя за скобками человека, его носящего. Ах так?! Ну хорошо же. Пока старый вояка общался с Егором, уважительно расспрашивая мальчика о том, где он учится и владеет ли оружием, Мэри окончательно решила, что она сделает. И несколько раз прокрутила в голове, загоняя в память мышц, последовательность и рисунок движений. И черные глаза плеснули на нее гневом, быстро сменившимся почти злым уважением. Потому что ее поклон говорил: «Мы равны. И если ты не убьешь меня сейчас — я буду выше».
Красота ситуации состояла в том, что убить Марию Корсакову — неважно, где и когда — Черный Тэнгу не мог. Лицо — штука такая…
Еще раз, подчеркнуто нейтрально, поклонившись, Сато отошел, придерживая церемониальный меч. Его место немедленно занял сначала Вилли Шнайдер («Я бы предпочел другой повод для встречи, девочка, но Канцлер…»), потом Гвидо Боргезе («Дож скорбит вместе с вами, сеньора!»). Сол Фишер совсем не изменился с тех пор, когда они на пару с Мэри растаскивали Рори О'Нила и подчиненных Сола. Только шевелюра изрядно поредела, побелела и отступила от лба к макушке, отчего и без того незаурядный нос стал, казалось, еще внушительнее. Подошел Сванте Ларссон, такой же белобрысый и костлявый, как во времена службы Мэри в Скандинавском союзе. Хлопал редкими белесыми ресницами, пролаивал, знакомо глотая гласные, предписанные слова…
Четырехзвездный генерал Паркер, судя по всему, напялил все свои награды, начиная с медали за чистописание, и заметно завидовал «иконостасу» каперанга Корсаковой. Понимал, сердешный, что взять может только количеством. С качеством же не срослось. Совсем не срослось с качеством. Что, в сочетании с непрезентабельным ростом, заставляло его, бедолагу, отчаянно задирать нос перед «погрязшими в монархии дикарями». Впрочем, соболезнования Президента он передал вполне учтиво. Хотя, разумеется, перещеголять в церемонности личного секретаря императора Лин Цзе ему не удалось. А кому удалось-то?
И только мрачный, явно расстроенный Хуан Вальдес говорил исключительно от своего имени. Мэри была благодарна ему за это. За это — и еще за некоторое косноязычие, выгодно отличавшее достойного кабальеро от его выверявших каждое слово коллег. Конечно, Pax Mexicana, родине теперешней императрицы, никакая дополнительная протекция не требовалась, и все же… Вальдес, по крайней мере, был совершенно искренен.
