В голове размякло, в животе зажглось, а остальному телу досталась томная истома. В общем, полегчало организму. Только в постель организм совершенно не тянуло, сон куда-то сбежал и упорно не возвращался.
Попискивали электронные часы, отсчитывая невесть куда уплывающие секунды. Единственная тайна, которую люди никогда не разгадают, — это тайна времени. Не успеют разгадать, потому что времени не хватит. Но кое-что уже понятно. Например, то, что время, как и мысль, живет изменениями.
Батюшки! А ведь панта рэй, — воскликнул один очень древний грек. И правда, нельзя дважды войти в одну и ту же воду. Ну почему в нашем мире не найти чего-то честно-неподвижного, отчего все кругом суетится, снует, перемещается? Как возник такой порядок? И чего ради в голову советника по бацбезопасности лезут подобные вопросы? Шалят, громоздятся, дразнят… а вдруг в мире все неслучайно? Включая эти самые вопросы? Тогда должен существовать закон, которому подчиняются все случайности. Вот бы его открыть. На пользу себе, на радость людям, которых любить надобно. Мгм… Закономерность случайного. Чем не тема для диссертации?
Не знаю, сколько б я еще тогда простоял, наблюдая из теплого домашнего уюта и мокнущий во дворе бронетранспортер, и всю неприглядность кончины московской зимы, когда снег героически не сдается дождю; возможно, что и до утра простоял бы. Но мне помешали. Видимо, пришло время. А время чему-то, друзья мои, приходит тогда, когда заканчиваются случайности.
Ну чем не закон?
* * *
В спящем доме каждый шорох отчетлив, я даже вздрогнул. Напрасно, конечно. В тот раз меня посетили отнюдь не террористы. Нет, тысячу раз был прав Лев Николаевич! Здоровые мужчина и женщина платонически под одной крышей долго не уживутся.
Выражения лица я не видел. Только и без того чувствовал, что решительность покинула ее на пороге.
— Добрый вечер, — сказал я.
— Добрый… ночь.
Она сдвинула красный телефон и поставила поднос на журнальный столик. И замерла, держала на весу освободившиеся руки, не зная, что с ними делать. Красивые, по локоть обнаженные. Белеющие в сумраке.
— Мне уйти?
— Вот уж нет!
Я наполнил один из бокалов, которые она принесла. Алиса смущенно откашлялась.
— За что будем пить? — спросила она.
— Пока ни за что. Догоняйте.
Она спокойно, глоток за глотком, выпила коньяк. Закусила кружочком лимона. Поставила бокал на поднос. Потом, видимо, ощутила прилив решимости и подняла глаза от полу.
— Не знаю, что и сказать, Владимир Петрович. Весна приходит. И еще этот… астероид.
— Астероид… Это да, волнует. И все же, ты точно хочешь?
АиЗ секунду подумала.
— Наверное, меньше, чем вы. Но я — живая женщина. Я вновь налил в фужеры. Себе и ей, уже немного.
— Тогда обращение на «вы» отменяется. Брудершафт!
Я притянул ее к себе, вдохнул запахи чистоты, хорошего мыла и, чуть-чуть, — духов.
— Брудершафт? Это… Больше похоже на захват часового.
— Извини. Увлекся. Долго ничего не было.
— Знаю. И у меня тоже… давно. Уверенность потеряла. Быть может, подождешь чуточку? Дашь привыкнуть к ситуации?
— Конечно. Все, что пожелаешь.
Алиса погладила мне голову. Поцеловала в лоб. Потом задернула шторы и сказала:
— Так будет лучше.
Тут я вспомнил, в каком ведомстве она служит. А она поняла, о чем я подумал. Села на диван, сгорбилась.
— Володя, чем-нибудь я тебя огорчала?
— О, да. По мордасам. Ой-цуки. В Ижевске.
Она улыбнулась.
— А, в предвыборном штабе? Поверь, я могла бы огорчить гораздо сильнее.
Я машинально пощупал щеку.
— Верю. А сегодня драться будешь?
Она улыбнулась и расслабилась.
— Сегодня у меня мирные планы.
— Правда?
— Неужели сомневаешься? — удивилась она, кладя руку на узел своего пояса.
— Э, э, постой, погоди! Я сам. Пожалуйста, не лишай… Стоп! А нас не подслушивают?
— Почти наверняка. И даже подглядывают.
— И как ты к этому…
— Ну как? Хоть это и избитая фраза, но должно быть стыдно тем, кто подглядывает, — отчетливо произнесла Алиса. — А кому не стыдно, пусть знают, что избитыми бывают не только фразы. Я сумею найти дежурного оператора. Так что ему лучше все сейчас выключить.
Я не сомневался, что сумеет, но больше уже не разговаривал. До тех пор пока мы не проснулись.
* * *
Сквозь шторы пробивался свет. С приоткрытого балкона слышалось чириканье птиц. Веяло ветерком, пахло прелью да талой водой. Наконец-то я услышал скрип фонаря, все еще не погасшего. И увидел на соседней подушке копну волос. Еще матовое плечо увидел. В обрамлении сбившегося одеяла.
Алиса уже не спала. Она повернулась, глядя на меня с грустью и вроде бы с благодарностью. Дело в том, что у подходящих друг другу людей сразу после секса начинается дружба. Которая опять сменяется сексом. И так далее, хоть всю жизнь, если повезет. Ну с перерывами для еды.
— Как ты? — спросил я.
— Словно после марш-броска по очень-очень пересеченной местности.
— Хочешь еще?
— Все, больше не могу.
— Эх ты, шпионка.
— Шпионка я хорошая. Но не предполагала, что ты оголодал до тако-ой степени…
— Большая степень?
АиЗ улыбнулась, но от комментариев воздержалась.
— Ладно. Придется поесть, — сказал я. — Чем-то же надо заниматься.
— Ты животный.
— Конечно. Покормишь? А то наброшусь.
— Ой, эй, стоп! Послушай, зачем тебе женский халат? Отдай.
— Не отдам.
— Ай! Ну-ну. Уймитесь, господин советник. Оставьте часть сил для России.
Алиса встала, шлепнула по настырным рукам и отправилась в ванную.
— Так, — сказала она. — Смеситель течет.
Потом фыркнула:
— Фрейдизм какой-то…
А я повернулся на бок и вдруг уснул с чувством неоднократно исполненного долга. И с уверенностью в том, что попал наконец в хорошие руки. Или попался, уж не знаю точно.
* * *
Все давно отобедали. В холле девочки пылесосили ковер под картиной Страшного Суда. Очень старались.
— Добрый день, — пролепетал Любчонок.
А Томусик опустил глаза и угрюмо возил щеткой. Похоже, всерьез меня невзлюбил. За что, спрашивается? За то, что начальник. Дура баба. Возможно, Фиме именно такая и требовалась, но не мне. Я решил, что уволю ее при первом удобном случае. А любить буду оставшихся людей.
Алиса кормила меня на кухне.
— Что будем делать? — спросила она. — Скрывать?
Я вспомнил взгляды наших женских новобранцев и покачал головой.
— Как же, от них скроешь. Да и вообще, несолидно в нашем положении.
— А что солидно?
