Ознакомительная версия.
– А чего с ним? – спросил сверху стрелок.
– В обмороке валяется.
– Почему без штанов?
– Жарко же.
– Одеть!
Семена привели в чувство.
Ничего не понимая, пошатываясь от боли в голове, он натянул штаны, расправил задранную на плечи рубашку.
– Ты в радио спец, запомнил? – жарко шептал ему на ухо еврей Яков. – Ты в каждом радио разбираешься, как бог, любой ремонт делаешь, да?
– Это как так, браток? – все еще не осознавал Семен своего спасения. – Не знаю я радио.
Играло у него очко.
– Да спец ты, спец! – уже со злобой шептал еврей. – Поднимешься наверх, гони туфту. Говори, что ты большой спец в радио. Покопайся в каком-нибудь приемнике, сделай вид, что чего-то не хватает. Ты дурак, что ли? Смотри, своих пошлю! – И пояснил: – Им наверху спец нужен, а здесь из тебя Машу сделают, да? Наверху хуже не будет. Зато нам потом все расскажешь.
Так Семен оказался на палубе.
Он был легко одет, на него сразу дунуло темным холодом.
Ни ветерка.
Резкий мороз.
Никакого солнца, одни ледяные сумерки.
Низко стояла над тяжелыми паковыми льдами, чуть разгоняя тьму, странная, как бы подмороженная луна, алмазно сияли звезды. Все было совершенно, как на картинке, где среди льдов рисуют трубу тонущего корабля. Такая труба имелась и в настоящем пейзаже. («Пейзажа не существует!» – почему-то вспомнил Семен крик Дэдо.) Она была отмечена несколькими электрическими огнями.
– Поддержите его, он в обморок упадет! – крикнул кто-то рядом, и только тогда до Семена дошло, что в обморок может упасть именно он, а стоит он, как это ни странно, на просторном, как футбольное поле, заиндевевшем от холода капитанском мостике.
– Ты спец по радио?
– Ну, я…
– Тогда вперед скорым ходом!
Крепкий бородатый человек в темном полушубке и в мохнатой меховой шапке грубо толкнул Семена. Тут же в мохнатой от инея стене надстройки открылась тяжелая металлическая дверь.
Они очутились в раю.
Волшебно мигали на пульте лампочки. Цветные огоньки играли на панелях, откуда-то доносилась приглушенная музыка, прерываемая загадочным бормотанием, таинственными скрипами, шорохами, свистом, шипением, бульканьем, писком морзянки. Наверное, это была радиорубка, потому что на специальном столике стояли телеграфные ключи, готовые к работе.
Семен ошеломленно молчал.
– Садись! – не раздеваясь приказал грубый человек.
Семен послушно сел, и тут же кто-то заорал снизу из-за распахнутой двери, из которой неприятно несло ледяным сквознячком:
– Михалыч, твою мать! Ты где, Михалыч?
– Ну, чего там? – заорал и Михалыч, выглядывая из дверей.
– Да постреляй ты к черту все эти радиолампы! Чего ты там возишься?
– А зачем я врага народа привел?
– Твою мать, догадался! Стрельни его! Подвижка началась, торопись!
Что-то гулко и странно ударило за бортом.
– А и правильно! – весело выругался Михалыч.
Справа и слева от Семена полетели куски расколоченного пулями эбонита, хищно защелкали замкнувшиеся провода. Цветные огоньки, только что волшебно освещавшие пульт, мгновенно погасли. Кисло запахло порохом, в рубке стало скучно и холодно.
– Видишь, как просто? – весело выругался Михалыч, сильно похожий на бывшего комбрига Колосова, томящегося внизу в трюме, может, его родной брат. – Как из пушки, да? – И с любопытством спросил: – Контра? Родину продавал?
Семен согласно кивнул.
– Холода, небось, не терпишь?
– Не терплю, – поежился Семен.
– Это ничего, привыкнешь. Раз ты контра, надо к многому привыкать, – почти миролюбиво утешил мордастый и грубо крикнул куда-то вниз, может, за борт: – Сейчас иду!
И заорал уже на Семена:
– Чего сидишь, контра?
– А что делать?
– Бери тяжелое в руки!
Семен послушно поднял табурет и прошелся им по панелям. Посыпалось битое стекло, омерзительно запахло паленой резиной.
Михалыч восхищенно отшатнулся:
– Ну, ты спец! Ну, вредитель! Как теперь? – И прищурился: – Сумеешь заново восстановить станцию?
– А разве есть запчасти? – осторожно спросил Семен.
– Ну, контра! – еще сильней восхитился Михалыч. – Чего захотел!
Весело покрутив пальцем у виска, он сунул оружие под полушубок и вышел за дверь.
– Чего делать с контрой? – послышался бодрый голос снаружи, и Семен невольно сжался.
Но снизу нетерпеливо заорали:
– Давай, давай, торопись, Михалыч! Хватит с тебя!
Заревел мотор, вроде самолетного.
– Видишь, трещина? Торопись! Прыгай сюда, прыгай!
Семен ничего не понимал.
Минут двадцать он просидел в радиорубке, но ничего не происходило, а в самой радиорубке становилось все холоднее и холоднее. Никто не интересовался врагом народа, давно стихли голоса, шум мотора, погасли огни. Казалось, огромный пароход совсем опустел, но Семен хорошо знал, что твиндечные трюмы до сих пор по самые люки забиты зэками. И еще он знал, что на пароходе все равно должна находиться охрана. Не могли же стрелки охраны сбежать с парохода. Не могла же вся команда оставить вверенный ей корабль.
Наконец стало так холодно, что Семен встал.
Приоткрыв рундук под железной стеной рубки, он обнаружил барахло, видимо принадлежавшее радисту. Меховая куртка оказалась прожженной в нескольких местах. Дырок было так много, что чинить куртку уже не имело смысла, зато и дырявая она пришлась Семену по плечам. В том же рундуке он разыскал потрепанные унты и меховую шапку.
Утепленный, потерявший сходство с зэками, он осторожно шагнул на капитанский мостик.
Луна все так же светила, но нигде, как ни вглядывался Семен, не было видно ни собак, ни аэросаней, только с правого борта снег, припорошивший льдины, был отмечен чем-то вроде лыжных следов.
И – никого.
Минут тридцать Семен бродил по пустым надстройкам, поднимался в теплый, пахнущий жратвой камбуз, побывал в не остывших каютах комсостава, даже спускался в машинное отделение и зачем-то снова заглянул в пустую радиорубку. Получалось, что он снова, как при Цусиме, остался последним человеком на корабле (не считать же зэков в трюмах), правда, на этот раз не тащилась за ним обреченная на убой эскадра. Пароход неподвижно стоял во льдах, черный, огромный, и пускал в полярное небо слабые облачка почти невидимого дыма.
Скоро котлы выгорят, со странным равнодушием подумал Семен, и давление в котлах упадет. И когда он так подумал, до него дошло: да он ведь, правда, один! Никто им не командует, никто не собирается его убивать. Ну, пальнули разок, подумаешь. Да и не в меня пальнули, а в радиоаппаратуру.
Волнуясь, он вошел в капитанскую каюту.
Уютно светила настольная лампа, чернели в стене два больших иллюминатора. Из приоткрытой двери спальни тянуло чем-то нежным, женским. Не вонью, не застарелым потом, не воздухом, отравленным больными желудками, а нежным запахов духов, чистым запахом женского тела. На белой накрахмаленной скатерти, которой был застелен стол, валялся оранжевый апельсин, стояли судки, видимо недавно доставленные с камбуза. Приборы поставлены на троих, судки накрыты специальными меховыми шапками и не остыли.
Ознакомительная версия.
