Он в негодовании носился по кухне и без умолку болтал. Мы же только сидели и мотали головами из стороны в сторону, наблюдая за его метаниями.
– Вот что, – он вдруг остановился и замолк на несколько секунд. – Вас охранник видел перед вашим бегством?! Тот, который, по нашей версии, сдал?
– Толика он вроде вообще не видел, – неуверенно сказала Анфиса. – А меня видел последний раз, когда я спускалась за водой для Толика.
– Ты переодевалась?
– Нет, не переодевалась…
– Вот что мы сейчас сделаем, – Василий Александрович остановился и, опершись руками о стол, уставился на нас. – Есть у меня одна доверенная особа, мы ей позвоним, нарядим в твои вещи, Анфиса, и пускай она прямиком – в тот подъезд. Она тоже белокурая, на тебя похожа. Если ваш охранник сдал твоего отца, то твой внешний вид у этих ментов имеется. По плану они должны будут ломануться за приманкой, а мы в это время выскочим.
– В чем же я выскочу, – удивилась Анфиса, – в халатике?
– Мы вас переоденем, – ответил дед. – Дадим нашей особе размеры, и пускай шопинг маленький сделает. Кепочки там, капюшончики, очочки. В общем, все – как полагается.
Он сунул нам бумажку, чтобы мы написали свои размеры. Затем позвонил своей знакомой, сказал ей размеры, и план был принят и запущен к выполнению. Мы приготовились ждать, переодев Анфису снова в халат, а ее вещи упаковав в мешок.
Прошло около двух часов нервного ожидания. Раздался громкий звонок в дверь. Мы с Анфисой подпрыгнули на месте. Василий Александрович метнулся к двери. Из коридора доносились приветствия, чмоканье, потом дедовы причитания – почему так долго. Доверенная особа вошла в кухню. Это была миловидная девушка лет двадцати пяти, в кепке, в кофте с капюшоном, с пацанскими замашками, говором без фамильярностей и с обильным матом. Она кинула большую сумку на стол. Выгрузила наши новые вещи и загрузила туда Анфисины, говоря при этом, какие менты козлы, обложили нас со всех сторон, и вообще чтобы они все «были здоровы». По ее словам, двое стояли между вторым и третьим этажами и «пасли» в окно.
Получив инструкции от Васи, деньги за одежду и услугу, доверенная персона еще раз пожелала ментам «здоровья» и удалилась. Мы переоделись и, как выразился Василий Александрович, стали постигать искусство ожидания, сидя у окна. Но долго ждать не пришлось. Доверенная особа показалась на горизонте в Анфисиной одежде, с распущенными волосами она быстрым шагом шла по тротуару и свернула в подъезд. Из нашего подъезда выскочили двое и рванули за ней.
– Бегом! – рявкнул дед и сорвался в коридор, хватая сумку, куда уложил Цветок, бинокль, какие-то вещи из одежды и пару мобильных телефонов.
Мы побежали за Василием Александровичем. На улице мы перешли на быстрый шаг и завернули за дом, на автостоянку, где скучала дедова «малышка» – как я понял, еще одна его машина. «Малышка» оказалась совсем не маленькой – большой черный внедорожник Mitsubishi. Эта еще одна его странность меня удивила. Зачем, имея такую машину, он катается по ночам на стареньком «москвиче»?
Мы залезли на заднее сиденье, спрятавшись за тонированными стеклами. Василий Александрович резко запрыгнул за руль, и так же резко тронулся с места, прикрякнув молодцевато:
– Э-хэй! Покатаемся! Говори, Толя, куда рулить.
Я стал показывать дорогу к дому профессора. Анфиса все это время пыталась запихнуть волосы под кепку и при этом тихо ругалась – неизвестно на кого. Когда ей это все же удалось, она стала дурачиться передо мной. Натянула на голову капюшон спортивной кофты и изображала дедову «доверенную особу». Только у той через каждое слово мат свистел, а Анфисе воспитание не позволяло настолько остро выражаться.
Профессор жил недалеко от института. Еще при советской власти ему выделили однокомнатную квартиру в девятиэтажном панельном доме, каких строилось тысячи по всему Союзу. Василий Александрович остался в машине, а мы с Анфисой зашли в подъезд. Пропуская ее вперед, я дурашливо поклонился:
– Пожалуйста, мадемуазель!
– Кавалер, однако… – кокетливо ответствовала она, заходя в подъезд.
– Обычай пускать женщину вперед, зародился в первобытные времена, – заговорил во мне историк, – когда люди еще жили в пещерах. Мужчины пропускали женщин вперед в пещеру, чтобы убедится, что там нет опасности, не затаился хищный зверь или враг.
– Да? Тогда прошу вперед! – Анфиса указала на открывшуюся дверь лифта. – Времена меняются, и теперь вы – те, кого не жалко диким зверям на съедение предложить.
Я прошел вперед, получив нежный пинок в филейную часть моего тела.
– А любовью в лифте ты когда-нибудь занимался? – поинтересовалась Анфиса, когда дверь лифта закрылась, повисая у меня на шее и жадно хватая своими губами мои.
– Пока еще нет… – ответил я, на секунду оторвавшись от поцелуя.
Когда дверь лифта открылась, у нас еще не получилось оторваться друг от друга – настолько долгим и страстным он был…
– Может быть, вы освободите лифт? – услышал я знакомый голос.
На лестничной площадке стоял профессор и с интересом наблюдал, как сладко мы с Анфисой целуемся.
– Здрасьте… – смущенно произнес я, выходя из лифта.
Анфиса смутилась еще больше. Густо покраснела и еле слышно произнесла что-то непонятное. Вышла из лифта, опустив голову и не смотря на профессора.
Петр Андреевич, так его звали, посмотрел на нас спокойно и, не говоря ни слова, стал подниматься по лестнице к своей квартире. Так же – молча, не спеша – открыл дверь, искоса посматривая на нас. Летом он в квартире жил один, жена уезжала на дачу и все лето проводила, копаясь в огороде и насыщаясь свежим воздухом, великодушно давая возможность отдохнуть нервам профессора. Как говорил он сам, человек он был не бедный. Сын его достиг успехов в бизнесе и, насколько мне было известно, щедро делился своим состоянием с родными и близкими. Но профессор считал, что роскошная жизнь – это признак морального падения человека. Поэтому для жизни ему хватало только еды, чая и науки. А всякие излишества и современные, как он называл, прибамбасы типа ipod-ов и iphon-ов извращают молодежь и общество в целом, делая его беспомощным перед реалиями жизни. Сам он мобильным телефоном пользовался только по настоянию жены. И в квартире у него обстановка соответствовала его понятиям. Обшарпанные шкафы и книжные полки угрожали свалиться в любой момент. Линолеум, протертый почти до бетона, и обои – не определить, где есть, а где нет. Поэтому я хорошо понимал, почему его жена, как только появлялась возможность, надолго уезжает на дачу. Обстановка и интерьер профессорской квартиры создавали настолько неприятную атмосферу, что долго жить в ней обычному человеку не представлялось возможным. Но профессор категорически отказывался от излишеств, не понимая, что для его дома уже наступила пора обновления.
