— Бедные обезьянки! — Ганя шутливо воздел глаза к потолку, хлопнув в ладоши у себя под носом.
— Не ерничай, — сказал Глеб.
— Что поделаешь? Обезьяны и собаки всегда были в первых рядах, — философски изрек Костя.
Ганя аккуратно извлек мемку из адаптера.
— Гм. После деморолика, — заговорил Глеб, — идет техническая информация. Понятно, что ее показывать тебе мы не стали. Там чертежи, ссылки, описания плюс указание на токсин столбняка, который будет якобы применяться. Пока миротворцы начнут готовиться, мы уже раскроем оборотней. Ну и в качестве дополнения идет файл с характеристиками ученой группы. Это мертвые души. Они действительно существуют в базе данных институтов, у них есть в городе реальные адреса. Но все они, увы, по каким-либо причинам недавно отошли на тот свет. Хотя фотки прилагаются вообще левые — скачаны из Сети. Руководитель группы, конечно, не Жорик, как ты ляпнул следаку, а Иван. А Жорик — это просто второе имя, для своих, подпольная кличка. Но он, этот Иван, тоже покойник. Тут такая же фишка: пока оборотни будут искать мертвые души, мы успеем вперед их расколоть.
— В общем, короче, сразу никто не сможет уличить тебя, что тут лажа, — добавил Ганя, осторожно протягивая мемку Муконину. — На, держи.
— Ну спасибо. Теперь я в шоколаде, — пошутил Костя, поднялся и, поставив пустую кружку на столик, шагнул к Гане. Маленький квадратик лег в раскрытую ладонь, на линию жизни. Мемка перекочевала в нагрудный карман. Товарищи многозначительно посмотрели на Костю.
— Ты сильно-то не радуйся, — загадочно улыбнулся Ганя и подмигнул Глебу. — Это еще не все, Костик.
— Вот, смотри. — Глеб сделал рукой знак «о’кей», между большим и указательным пальцем Костя разглядел едва заметную пуговичку. — Когда будешь передавать мемку, скрытно набросишь эту штучку, мм, как там бишь его? Ах да, Набокову, вот… Набросишь этого «жучка» куда-нибудь ему на одежду или на волосы.
— Это прослушивающее устройство, — подхватил Ганя. — С его помощью, значит-с, мы вычислим соратников Набокова. Поставим его на прослушку и определим всех, с кем он общается по поводу «Минипы».
«Зачем они затеяли эту дребедень с „жучком”, — спросил себя Костя, — для понта? Ведь это все дойдет до ушей Набокова. Что ж, игра должна быть по правилам».
— Резонно, — произнес он. — Только как я налеплю этого паучка?
Закинув ногу на ногу, Глеб пояснил:
— Костик, свитер на следаке или его волосы имеют мизерный заряд тока. Смотря куда сможешь подсунуть. А этот паучок наэлектризован, он сам притянется, словно магнитик. Просто, когда будешь отдавать мемку, положи ее на стол или на что-нибудь рядом. У нашего оборотня заблестят глаза, он потянется за мемкой и ничего не заподозрит. А ты в этот момент быстренько — раз и все.
— Ага, раз и все. Вам легко говорить, — пожаловался Муконин, присев на свой табурет.
— Судьба у тебя такая, Костик, — ввернул Ганя.
— Ну хорошо, судьба так судьба. — Костя покосился на товарища.
Иногда эта его избитая ирония надоедала.
— Ну вот, кажется, все и обсудили, — заключил Глеб.
Костя случайно посмотрел на его глаза — они как будто блестели, переливались из серого в голубой. «На что это похоже? На неспелую виноградинку?» — почему-то подумалось ему.
— Н-да, пора разбегаться, а то не ровен час клиент какой подскочит. — Ганя поправил волосы рукой.
— Да ты сейчас спать завалишься! Какие на ночь глядя клиенты? У тебя они вообще бывают? — Костя слегка разозлился на приятеля.
Но Ганя промолчал, только повел носом.
Муконину остро захотелось курить. Он пошарил в карманах и достал пачку сигарет.
— Пойдем лучше на улицу, подышим, — предложил Ганя.
— Ага, заодно и нас проводишь, — обрадовался Глеб.
Так они хором поднялись и вышли через сырой гараж на улицу. Знакомое ощущение дежавю нахлынуло на Костю. В последнее время что-то часто оно приходит, сказал он себе. Может, просто вспомнились какие-то давние посиделки, случившиеся еще в доядерные времена? Когда можно было беззаботно растрачивать время. Может, просто часто вспоминается прошлое? Ведь будущего практически не осталось, и приходится жить одним прошлым.
Домой Костя возвращался уже поздним вечером. Прежде чем зайти во двор, остановился за углом дома, вгляделся в пугающую темень с тлеющими угольками оконных отблесков. Черный «Фольксваген» отсутствовал. Ну и ладно, ну и слава богу. Костя смело пошел вперед, цокая ботинками по застывшей грязи. У подъезда он остановился. В собственном окне на кухне горел свет.
Необъяснимое чувство вдруг накатило волной. Когда ты долго был одинок, и тебя никто не ждал, кроме, разве что, банки пива в пустом холодильнике, и у тебя даже и не появлялось желания идти домой, и ты шел туда только по нужде, чтоб было где переночевать, укрыться в холодной безмолвной комнате с иллюзией уюта и попытаться заснуть там, как в берлоге, засунув под кровать опустевшую жестяную банку. И сердце ныло по ночам от тоски, и, мучимый бессонницей, ты вставал, шел к окну и зажигал обреченную искорку сигареты. А оно все ныло где-то за грудиной… И теперь вдруг там, в окне, загорелся маленький огонек чужой души, растоптанной злым миром, изгнанной из родных мест, но души, нашедшей в себе силы ждать именно тебя, олуха, и радоваться именно твоему возвращению. Да так трогательно, что мурашки готовы бежать. Давно ли тебя так кто-то ждал? Просто за то, что ты есть? Просто, быть может, за то, что пригрел, приручил? И теперь ты хочешь от всего этого отказаться? Но разве можно дать ей волю? Допустить разгореться свече? Ведь она может и обжечь ненароком! Нет, не готов он изменить свою жизнь. Уж лучше холодная нора одинокого волка, ноющая тоска и банка пива в холодильнике. Так будет спокойнее. И лучше. Для всех.
Но ведь ты уже не хочешь остаться один, ты скорее бежишь к ее упорно тлеющему огоньку. Это опасное чувство, и надо бояться его, а не одиночества, к которому так привык, без которого пока еще не мыслишь своей жизни. Ни за что не дать сердцу воли стучать по-иному, не дать забыть мучительную, но такую близкую и спокойную песню одиночества! Вот только как сказать ей об этом?
Проскользнув в подъезд, Костя быстро поднялся наверх.
Обретшая свои вещи Маша успела преобразиться. На ней был кокетливый китайский халат, перевязанный пояском, темно-синий, с равномерно рассыпанными бутонами алых роз. Широко раскрытый ворот выделял треугольник красной, как после бани, кожи. Точеные коленки, словно застывшие в повороте друг к другу — полы халата едва до них дотягивались. Рукава-колпаки были по локоть. Ноги утопали в забавных пуховых тапочках с заячьими ушками.
