тех данных, которыми обладает она. Если всё действительно настолько плохо — тогда да, Виллар нужен, и избавляться от него — глупость. Вот видишь, чем отличается знание от мнения? Знания пополняются и изменяются довольно легко. Мнение же уходит корнями в эмоциональные сферы, и выдрать его оттуда гораздо труднее. Представь, как тяжело было смириться с полётами в космос тем, у кого укоренилось мнение, что небо — твердь?
Хранительница заговорила вновь, завершая свою речь:
— Апеллируя к закону Уникальности Сознания, обвинение настаивает на отчислении Виллара. Но я прошу учесть букву закона. Позвольте процитировать нужный момент: «Ни при каких обстоятельствах недопустимо создание копии сознания живого либо жившего разумного существа». Процитирую и первый пункт того же Закона, где говорится дословно следующее: «Под разумным существом подразумевается обитающее в пределах нашего мира…» — позволю себе закончить цитату здесь. Виллар не создавал копии существа из нашего мира. Кроме того, прошу учесть, что закон, на который мы все ссылаемся, существует в двух аспектах: метафизическом и юридическом. Если мы обратимся к истории юриспруденции, то увидим, что юридический закон был принят для того, чтобы осудить тех, кто сумел обойти закон метафизический. Мы все помним Войну с Бессмертными, когда один безумец нашёл способ бесконечно копировать лучших из своих солдат. Тогда стонала земля и кровоточило небо, тогда мироздание трещало по швам. Но Виллар не обходил закона! Он сделал попытку, и вселенная сама залатала дыру. Здесь нет и не может быть точки для приложения юридического аспекта закона Уникальности Сознания. Резюмируя. Да, Виллар совершил глупость. Опасную глупость. Но я уверена, что урок, который он уже извлёк из своего поступка, послужит ему лучше любых наказаний, какие мы только сумеем придумать. Я закончила.
Секунд десять было тихо. Потом судья сказал:
— Обвиняемый Виллар, вы желаете произнести последнее слово?
— Желаю, — сказал Виллар.
И, поскольку пауза затянулась, судья со вздохом выдавил из себя:
— Прошу.
Виллар глубоко задышал, собираясь с мыслями. В этот миг мне было его жалко, как никогда. Захотелось отвернуться, как будто ему стало бы легче, если бы я не видела его мучений.
— Я хочу быть честным, — сказал Виллар. — Перед всеми. Вне зависимости от того, как мои слова повлияют на мою судьбу. Если меня распылят — я уверен, со временем найдутся другие, которые поймут то же, что и я. Я не буду оправдываться — мне плевать на себя. Я боюсь смерти — но это лишь мой личный страх, он не должен становиться основой вашей жалости. Я не считаю происходящее судом. Я считаю, что это — война. И тех, кто меня защищает… — Он посмотрел на хранительницу и продолжил окрепшим голосом: — Я считаю их своими главными врагами. Потому что те, кто хочет меня распылить, принимают меня всерьёз хотя бы. Я утверждаю, что наша техника безопасности — чушь. Набор идиотских мантр, которые мы повторяем для самоуспокоения. Тогда как правда — вот она: создаваемые нами миры абсолютно реальны. Населяющие их живые существа — реальны. Их разум — реален. Уничтожая целые миры взамен собственного, мы совершаем жертвоприношения, как дикари. Но масштабы совершенно иные. И чтобы спасти нас — горстку выживших — уже погибло в миллиард раз больше. Сама эта ситуация ужасна, но я бы принял её, как все мы в своё время принимали скотоводство и огородничество. Чтобы выжить, нужно что-то вырастить, а потом съесть, в этом имеетсялогика. И пусть сейчас едим не мы, а Кет — логика сохраняется. Но дело в том, что мы уже давно создаём существ, превосходящих нас силой духа. Создаём тех, кто мог бы помочь нам победить Кета раз и навсегда, уничтожить эту тварь или вышвырнуть её туда, откуда она явилась. Мне говорят, что шансы малы. Мне говорят, что если мы и победим таким образом, то отнас останутся лишь единицы выживших. А я говорю: это будет справедливой ценой за те несметные полчища ни в чём не повинных существ, которых мы уничтожили ради сохранности собственной жизни. Иногда нужно вытащить задницу из тёплого кресла и рискнуть, чтобы добиться большего! Но это не выгодно тем, кто кормится с Общего Дела. Индустрия созидателей. — Виллар мигнул презрительной ментомой. — Страшнее всего вам даже не истребление. Себя-то вы видите живыми. Вы боитесь того, что после победы над Кетом ваше господствующее положение закончится. Созидатели, живущие в Безграничье, более не будут венцом эволюции, начнётся совершенно другая жизнь. И сейчас, перед тем, как мне вынесут приговор, я прошу каждого, кто желает мне смерти, признаться честно самим себе: вы этого боитесь. Что рухнет система, созданная Баэлари, и бережно выпестованная вами. Но у Баэлари не было выбора, она не видела других вариантов. У нас есть выбор и есть варианты. Нет только смелости сделать шаг вперёд. Кто-то должен умереть, произнося верные слова — пусть это буду я. Никто из вас не увидит, но через двести или триста лет, когда Кет будет уничтожен, на месте портретов Баэлари будут висеть мои портреты. Я закончил.
Три секунды тишины, и судья сказал:
— Я готов вынести вердикт, если никто не хочет высказать особое мнение. Напоминаю. Высказав особое мнение, вы берёте подсудимого под свою ответственность и разделяете его судьбу. Я вижу возможность того или иного решения в процентном соотношении, вы его не видите. Я отдам предпочтение большинству. Высказав особое мнение за ту или иную сторону, вы добавите десять процентов этой стороне. Вы не можете знать, перевесит ли результат, поэтому вы рискуете. В случае если вы поддержите Виллара, и я присужу ему распыление — вас распылят обоих. Если присужу заключение — вы будете заключены вдвоём. Присужу отчисление — и вы оба будете отчислены. Протокол требует выждать минуту. По истечение её, если желающих не будет, я вынесу приговор. Высказать особое мнение может только один.
Стало тихо.
Почти беззвучно Айк сказал:
— Дураков, надо полагать, нет.
Дураков…
У меня быстро и тяжело билось сердце.
Я ненавижу Виллара.
Я хочу, чтобы он сдох!
Его портрет на стене…
Самовлюблённый позёр! Ничтожество! Пустышка!
Нет. Я не могу позволить ему умереть так. С ментомой торжества. Чтобы он опять был звездой, сияющей на недосягаемой высоте, а я… А я — наивный ребёнок, такая же, как все, продукт своей эпохи, раб своего происхождения.
Почему он может совершать безумства, а я — нет?!
Он меня ненавидит так же, как
