Ноги отказывались шевелиться, вросли в доски пола. Я опустил глаза, всерьез ожидая увидеть, что мои ботинки пустили корни. Я уже понял, что здесь возможно всякое.
Не заметив ничего такого, я заставил себя сделать шаг, потом еще. В ступни будто залили свинца. Ну же, родные, шевелитесь! Еще шаг. И вот я рядом с кроватью.
Я плюхнулся на нее, задницей примяв одеяло и едва не перевернув поднос. Это было бы трагедией, ибо жрать мне хотелось неимоверно. Радиоактивного слона съел бы. Ни маковой росинки во рту вот уже пару суток. В последний раз я перекусил еще в Вавилоне. Все как-то не до того было. То подземелья Парадиза, то покушение на Президента, а потом нельзя было высовываться лишний раз, ведь меня и Рыбачку наверняка разыскивали…
Когда спасаешь мир, о мелочах думать некогда.
– Спасибо! – фальцетом выдавил из себя я и скривил лицо в жалком подобии искренней и, конечно же, бесстрашной улыбки.
Зачем? А вдруг меня снимает скрытая камера? Очень-очень скрытая, ведь я ничего такого не обнаружил при осмотре помещения. Лицо или гордость, как вам больше нравится, – единственное, что у меня есть. И мне очень хочется сохранить свое имущество. Хотя это и нелегко в том наряде, который на мне. Галстук в горошек, оранжевый пиджачок и лиловые брюки клеш сами по себе нелепы, а уж если они порваны, заляпаны грязью и кровью, то…
Пальцы заметно дрожали, – ничего не мог поделать – когда я взял с подноса ложку, обычную такую, алюминиевую, и, затравленно глядя то на решетку, то на окно со шторкой, черпнул из глубокой тарелки. Я даже умудрился ничего не расплескать, пока подносил полную ложку ко рту. Суп. Куриный, с вермишелью. Вполне на вкус. И специи, и вообще. Соли можно бы чуть больше, но вполне.
Я принялся есть, с удовольствием ощущая, как с каждой проглоченной ложкой супа настроение мое улучшается, неуверенность отступает, страх уходит…
А что, если еда отравлена?
Я замер, обдумывая эту мысль и чувствуя, как жидкая пища в желудке превращается в расплав чугуна. И ладно бы отравлена, подумаешь. Другое дело, если ее готовил такой же повар, как моя супруга. В радиусе километра от ее кухни в жутких корчах издохли все крысы и тараканы. Ее стряпня все равно что бесплатная путевка по кругам ада.
Поперхнувшись, я закашлялся, извиваясь в попытке постучать самому себе кулаком по спине.
А потом придвинул поближе тарелку с гречневой кашей и тушеным мясом.
Если что, передайте Милене, моей бывшей жене, что я до сих пор ее…
Нет, ничего не передавайте.
* * *
Увидеть спину шефа, только-только очнувшись после конкретной передряги, – это либо знак свыше, либо происки дьявола, третьего не дано. И потому нельзя позволить главврачу – он зачем-то вцепился в запястье Заура – выпроводить Алекса Пападакиса за дверь. Начальство не любит, когда с ним обращаются подобным образом, – принимает это слишком близко к сердцу и потом отыгрывается на подчиненных.
– Бог в помощь, шеф, – окликнул Пападакиса Заур.
Еще миг – и его внушительная масса, упакованная в серый костюм, вывалилась бы из палаты.
Развернувшись на сто восемьдесят, Пападакис шумно выдохнул через нос, из-за чего пучки волос, произрастающих в ноздрях, нервно трепыхнулись, выдав решительный настрой шефа. Он по-хозяйски – без малейшего напряга – придвинул к кровати кожаный диванчик, на который тут же плюхнулся, закинув ногу на ногу. Сгустки геля блеснули в его редких, зализанных назад волосах.
– Доктор, я вынужден попросить вас удалиться из палаты. Во избежание. – На лице Пападакиса застыло выражение бесконечного презрения ко всему сущему и вдвойне – к тем, кому не повезло оказаться с ним, Пападакисом, рядом. По личному опыту Заур знал, что такие рожи шеф корчит, когда иронизирует. Но в этот раз он не понял, в чем тут юмор.
Глоссер тоже шутки не оценил.
Он смерил Пападакиса взглядом и, не выдержав ответного, посмотрел на Заура так, будто тот взял у него взаймы пару миллиардов мелкими купюрами, и срок вышел отдавать, и деньги есть, а должник в отказе. Заур явственно почувствовал, что главврач зол, причем зол сильно и зол именно на Заура, а не на бесцеремонного Пападакиса. И при этом Глоссер старается не выдать своих чувств.
С чего вдруг такие страсти, достойные латиноамериканских мыльных опер? Чем палач так провинился перед главврачом? Надо бы спросить его об этом, но вниманием Заура завладел шеф:
– Как ты себя чувствуешь, палач?
Голова кружилась, немного подташнивало, болел чуть ли не каждый сустав.
– Как я здесь?.. – вопросом на вопрос ответил Заур.
Глоссер змеей выскользнул из палаты.
– Спасательная команда прибыла на место аварии… – Помолчав чуть, Пападакис добавил уже иным тоном: – Тебе привезли сюда, потому что в кармане обнаружили визитку Льва Аркадьевича Глоссера, главврача этой больницы. На вертолете доставили. И вот ты здесь. И выглядишь ты, палач, сейчас здоровее, чем казался пять минут назад.
Последняя фраза прозвучала как обвинение. Сейчас шеф вытащит из-под пиджака свой знаменитый «Смит-Вессон 500», предназначенный для отстрела мамонтов и всякой мелочи вроде синих китов, и приведет приговор в исполнение. Заур отчетливо представил, как будет смотреться его труп в большом черном термомешке, и мысленно попросил Господа не забирать пока что слугу своего верного к себе.
– Палач, я требую отчета о случившемся.
Не «прошу», не «расскажи, пожалуйста, дорогой сотрудник», а «требую». Понятно, почему Заур установил на звонки шефа столь специфический рингтон?
Смиренно сложив руки на груди, он принялся излагать, не заостряя внимание начальства на таких щекотливых подробностях, как приставленная к горлу заточка и методичное избиение грешника Краевого коллегами. Закончил Заур тем, как мальчишка – шеф, это было поразительно! – утащил Края в лес.
Гладкое, точно попка младенца, лицо Пападакиса побагровело.
– Ты что, совсем с катушек съехал? Да что ты себе позволяешь?! – взорвался начальник, и от его ора задрожал телевизор на стене.
– Шеф, я понимаю, как это звучит. Но мальчик был, богом клянусь! И это он…
Дверь открылась. В палату, глядя мимо Заура, просочился Мигель, прихвативший с собой коричневую кожаную папку. Надо же, уцелел! Как известно, то самое не тонет и в огне не горит. Не дожидаясь команды шефа, – наверняка все отрепетировано заранее – мексиканец вытянулся по стойке «смирно» и принялся визгливо излагать свою версию случившегося. Особенно коллега акцентировал на слаженной работе группы захвата под его чутким руководством, нападении банды сообщников Краевого на автозак, любезно предоставленный давним другом Управы работорговцем Ильясом, и героической гибели палачей в ходе сражения. В общем, он, как мог, переврал случившееся. А в конце еще и дал показания против Заура, рассказав, что тот при всех цинично ограбил Краевого, отобрав у него личный мобильный телефон, – хоть это не противоречит Закону, но все же не приветствуется, верно, пан Пападакис? – а потом палач Заур помог Краю сбежать.
