До торгового центра идти было примерно одинаково что Артуру, что Нику. Алексанян живет на «Багратионовской» рядом с Филевским парком, ему вообще по прямой, но он долго собирается… Ник оделся и вышел из дому. Держался легкий мороз, и вчерашний снег не растаял, припорошил лысый газон и наклонный тротуар. Угрюмый таджик с метлой шваркал по асфальту. Ник поздоровался, дворник улыбнулся: мало кто проявляет уважение к приезжим.
Район такой.
Город такой.
И такая страна.
Подняв воротник пальто, Ник поспешил вниз, к метро «Фили», мимо здания Алмазного фонда, мимо гаражей (кавказская овчарка, вся в колтунах, грязная, облаяла его из-за забора), по переходу под железной дорогой (торговки уже раскладывали свой товар — яркие пижамы, ситцевые халаты, мохеровые кофты, дешевые елочные игрушки), мимо входа в метро (у палатки с шаурмой похмелялись трудяги). Впереди показались купола Покрова Богородицы, но Ник к церкви не пошел, свернул раньше.
Торговый центр построили недавно, в детстве Ника ничего подобного здесь не было. Несмотря на относительно ранний час — еще одиннадцати нет, — к нему тянулась вереница автомобилей. Люди спешат на шопинг, утренние дешевые киносеансы, люди будут весь день «гулять» по этажам, жевать и пить, развлекаться. Ник закурил, чтобы перебить мерзкий привкус отчаяния.
Такой район. Город. Страна. Люди такие. Убей миллион — новые родятся, не лучше и не хуже.
Да что за дрянь в голову лезет?!
Артур ждал Ника у вращающихся дверей ТЦ под козырьком. Топтался. Вздыхал. Помятое лицо говорило о бурном вечере.
— Привет! — Ник пожал Артуру руку. — С кем пил? На работе, что ли? С Опой?
— Да нет, — вяло отмахнулся Алексанян, карие глаза его чудно гармонировали с абстинентно-аристократической бледностью. — Дядя приехал. С тетей. И братья двоюродные. С женами и детьми. Коньяка привезли… А нужно пить, чтобы не обидеть. И есть. И танцевать. И караоке. И еще сестры тоже… кузины. Такие, знаешь… — Артур очертил контур виолончели. — А с ними тоже танцевать.
— Это сколько же всего родственников?
— Немного, — у Артура было отчаянное лицо суицидника, — пятнадцать человек. Папа сегодня вообще встать не смог, мама его таном отпаивает. А дядя ничего. Просил еще коньяка купить, только «настоящий, армянский бери, да…» Они неделю у нас гостить будут, я не выпью столько. И ведь с каждым днем будет все хуже! Давай пива хряпнем, помру же.
Ник восхищенно покачал головой. Стойкий человек Артур Алексанян. Ник как-то на семейное торжество к нему попал — под стол в первый раз в жизни свалился. А пятнадцать родственников… Даже громадная «трешка» родителей Артура, наверное, по швам трещит.
— Ну, давай, — согласился Ник. — Что, на фуд-корте? Ты же до кабака не добредешь…
— Ага, — согласился Артур. — Прости, друг, знаю: шумно, дорого, невкусно, курить нельзя. По бокальчику, хорошо? По одному. А потом — что скажешь, всё сделаю!
— Так вот прямо всё? — усомнился Ник. — И Опу поцелуешь?
Артур позеленел. Ник полюбовался его новым цветом лица, рассмеялся и потащил чудо природы на второй этаж — возвращать к жизни.
* * *
Фуд-корт — половина этажа, отданная под ресторанчики быстрого питания, — был полон. Уставшие после вчерашнего отцы семейств поправляли здоровье пивом из пластиковых бокалов. Томились за ноутбуками подростки, пришедшие на халявный Wi-Fi. К стойке «Макдоналдса», как всегда, выстроилась очередь, продавцы менее раскрученных ресторанчиков скучали на своих местах. Зевал охранник, прислонившись к ограде.
Ник посадил Артура за свободный столик и пошел за пивом. Выбор невелик, курить нельзя — прав Алексанян. Но чего не сделаешь ради дружбы! Себе он взял стакан кофе и бутерброд.
Окруженный аквариумами бутиков, «ресторанный дворик» производил странное, давящее впечатление: все новые и новые люди выходили с эскалаторов, стоял многоголосый гам, в детском магазине играла музыка, столики покачивались, пахло специями и общепитовской жратвой.
Они устроились у перил, у самого края. Отсюда видны были первый этаж, лента эскалатора. Артур припал к стакану, выхлебал половину, вытер пенные усы:
— Чувствую себя алкоголиком! Сопьюсь. Или помру.
— Да ладно, расслабься. Сейчас полегчает.
Ник вытащил сигарету и принялся разминать ее в пальцах, размышляя, как бы выйти покурить, чтобы Артура не обидеть. Решил потерпеть.
— Рассказывай, — предложил Артур, — как живешь?
— Да так. Работа хорошая. Ненапряжная. Атмосфера, правда, в коллективе — куда там нашему паучатнику… С девушкой познакомился, с коллегой. Не могу только понять: я ей нравлюсь или это начальник велел в курс дела ввести. Лешку выпишут скоро. Мама дома. Всё, в общем-то, нормально.
— Что-то по тебе не видно. Ладно мне плохо, а у тебя, прости, такая морда, будто ты всю ночь в подушку рыдал.
Природный пессимизм Артура иногда давал сбой. Ник не рыдал в подушку, а приходил в себя после выступления. Ощущения были как у обожравшегося энергетического вампира.
Артур, видимо, понял без слов. Он оживал на глазах, начал расписывать институтские новости: репрессии, направленные Опой против студента из «партии Каверина», неистовый Конь (вышиб трех наркоторговцев с территории, одному палец сломал и при этом так матерился, что девушки млели, а преподаватели конспектировали), интриги профессуры и замдеканов, секретариатские сплетни… Ник слушал вполуха.
— Смотри, — вдруг обеспокоенно произнес Артур, отставив пустой стакан. — Что это там?
В фантастических фильмах так показывали накатывающее цунами. Ник приподнялся. С другой стороны ресторанного дворика переворачивались столики, там, кажется, кого-то били, там кричали на множестве языков, там орали русским матом. Продавцы перегибались через стойки, охранник спешил к месту беспорядков, Ник пил свой кофе, не чувствуя вкуса.
Заверещала женщина внизу, на первом этаже. Ник глянул сквозь перила и обомлел.
Эта семья, наверное, как многие другие в непогожий день, пришла за покупками. Трое нарядных детишек, мал мала меньше, один — в сидячей коляске, одинаково черноволосые, кудрявые. Мама в ярком платке, в длинном нарядном пальто. Папа — толстый, в дубленке. Папу сбили на пол. И пинали, ощерившись, подвывая от удовольствия. Злая рука сдернула с кричащей женщины хиджаб — женщина рухнула на колени, стараясь закрыть сразу всех детишек.
Ник не мог оторваться от этого зрелища. Вспомнились скины на Кутузовском. Бита в руке. И огромная тень, то ли своя, то ли чужая.
— Надо уходить, — сказал он Артуру.
— Поздно… Что же они делают, Ник? Не разбирая, правых и виноватых… Я этого в дубленке знаю. Он — мразь, торгаш, малолеток портит. Но жена его при чем здесь? Дети при чем? Они же, бритые, не люди уже! — Артур поднялся. — Я — мужчина. Я не буду просто смотреть.
