— Провокация — призыв идти и крушить, не думая о последствиях. Не имея цели. Ведь месть — не цель. Надо бороться не с последствиями, а с причиной. Причина — коррумпированное, эгоистичное государство. Наши идеалы просты: нет — коррупции. Воруешь — сиди в тюрьме. Фашизм не имеет права на существование. Каждый должен работать на совесть: священник ли, полицейский, врач. Этого мы добиваемся. Этого мы хотим. Вы убьете рядовых преступников, и вас посадят в тюрьму. Цельтесь выше. В голову! В голову несправедливости!
— Так дайте нам возможность выстрелить!
— Дадим! — Ник прижал руку к сердцу. — Дадим, но потерпите немного! Мы замахнемся и ударим! Нельзя бить без замаха!
В зале стало тихо. Чернявый сел. Ник лихорадочно соображал, где же, в чем же он ошибся.
— А если, — голос был другой, — если мы завтра устроим акцию? Всероссийскую акцию протеста? Против фашизма? Против коррупции? Если мы выйдем на улицы — где будете вы, Никита Викторович?
Он знал, какого ответа ждут люди. И чтобы не потерять их доверие, не бросить их на произвол судьбы, ответил:
— Я буду с вами, друзья!
Гром оваций оглушил Ника, он обвел взглядом сияющие лица и среди воздетых к потолку рук увидел Коня — тот стоял почти у самой сцены и аплодировал громче всех.
В воскресенье рано утром, когда на улице еще царила непроглядная темень, Тимура Аркадьевича Реута разбудил телефонный звонок. Жена заворочалась рядом (сколько ни предлагал ей Тимур Аркадьевич перебраться в отдельную спальню, жена не соглашалась).
— Ну кто там еще, Ти-има?
— Спи. — Тимур Аркадьевич взял с тумбочки телефон, сунул ноги в тапки и прошлепал в кабинет.
Аппарат верещал, не затыкаясь. Судя по номеру, звонил директор Управления статистики, и это в сочетании с шестью утра выходного дня сулило неприятности.
— Тимур Аркадьевич, извиняюсь, что побеспокоил, — устало проговорил подчиненный. — Мы с Прановым всю ночь на рабочем посту. Позавчера, помните, стихийные демонстрации были? Выброс агрессии инициировать не удалось, слишком высокое напряжение. Пранов считает, что ситуация вышла из-под контроля!
Реут, до конца не проснувшийся — ночка была та еще, женушке захотелось любви и ласки, пришлось отрабатывать, — стоял в своем кабинете и смотрел за окно. На сад ложился снег — уже не первый и, может быть, до весны. Где-то у соседей взлаяла и тут же замолчала собака. Поселок спал, и Тимура Аркадьевича тянуло в постель. Он приказал себе встряхнуться, посмотрел на фотографию красноармейца — копия ее висела в «Фатуме» на стене. Напоминала. Подхлестывала.
Такими безнадежными, черными утрами Тимур Аркадьевич ощущал груз прожитых лет и непосильность борьбы. Давно пора сложить руки и лечь в гроб.
Не дождутся.
— А почему Пранов сам мне не позвонил? Боится?
— Что вы, Тимур Аркадьевич! Просто он заснул. Прямо сидя. И я не хочу его будить… — Статист замялся, и Реут понял: вот сейчас ему скажут самое главное. — Тимур Аркадьевич, я считаю, что есть дополнительный дестабилизирующий фактор. Неучтенный. То есть учтенный, но мы не рассчитывали… Да, это вина моего управления, и я готов…
— Что за фактор-то?
Тимур Аркадьевич уже знал ответ, заранее, за секунду до того, как статист промямлил:
— Пассионарий. Каверин.
Подчиненный убеждал Тимура Аркадьевича в правильности своих выводов, приводил аргумент за аргументом. В принципе, верные: наличие столь мощного пассионария всегда дестабилизирует обстановку. Вот и сейчас в присутствии мальчишки обостряются проблемы общества, как у детей врачей лезут самые экзотические болячки. И удержать Каверина в узде не то что трудно — невозможно.
Директоры управлений сделали правильные выводы. Они в одном промахнулись.
Руководство «Фатума» и лично господин Президент, Главный, прекрасно знают, чем грозит присутствие Никиты Каверина в обществе. И принимают свои меры, о которых директорату знать необязательно.
— С Кавериным работаем, — откликнулся Тимур Аркадьевич. — Его КП, по прогнозам, должен снизиться в ближайшее время. Извини уж, гражданин Овсянин, мимо тебя прошло, на самом верху вопрос решается.
— Понял, — приуныл статист. — Значит, взрыва не избежать? Мы же не удержим…
— Не удержим, — согласился Тимур Аркадьевич, глядя на свой сад. — Готовьтесь разгребать последствия. А лучше ложитесь поспите, последуйте примеру Пранова. Потом не до сна будет.
* * *
Ник проснулся от того, что хлопнула входная дверь. Этого быть не могло: Лешка еще в больнице, мама в СИЗО. Ключи есть у соседки, но вряд ли она приперлась. Воры, что ли? Ник сунул руку под кровать, ухватил фомку, старый, дедовский инструмент. И в одних трусах, с железкой в руке высунулся в коридор.
Мама стояла у зеркала и медленно разматывала шарф. Щеки ее блестели от слез. Ник уронил фомку с диким грохотом, снизу тут же залупили по батарее.
— Ма?..
— Не хотела тебя будить, — мама обернулась к нему, — думала, тихонько вернусь, помоюсь, завтрак приготовлю, а ты отоспишься. Видишь, ни свет ни заря, в выходной день выпустили. Правильно твой адвокат говорил: дело-то «дутое», я ничего не нарушала… — Она всхлипнула. — Только как я это теперь объясню, кто меня на работу возьмет?
— Мам… — Ник подошел к ней, такой маленькой, обнял, позволил уткнуться холодным носом в голую грудь. — Мам, я же теперь работаю. Отправим тебя с Лешкой в санаторий на пару недель, а там видно будет. Мам, все хорошо. Бухгалтеры часто под раздачу попадают. Ма, ну чего ты? Ну хорошо все, ты же дома.
Она плакала, и у Ника щипало в носу Ник, не останавливаясь, рассказывал, как все сложится замечательно, Лешку скоро выпишут, тех, кто ему наркотики продал, посадили уже, справедливость торжествует по всем фронтам, а в холодильнике со вчерашнего дня скучает пицца — Ник ее заказал и не смог ни куска съесть, сейчас они ее подогреют и заточат под кофеек, только маме надо переодеться и умыться.
От маминых волос пахло грязью, сортиром, переполненным плацкартом. Тюрьмой. Но Ник верил в то, что говорил: все будет хорошо.
* * *
Когда мама заснула, напившись успокоительного, Ник позвонил Алексаняну. Теперь-то можно. И нужно в формате «необходимо» — встретиться с другом, посидеть где-нибудь.
Артур предложению обрадовался, но уточнил:
— Мне за шмотками надо. Давай в «Филионе» на Багратионовском проезде?
Покупки Ник терпеть не мог, но признал, что ему самому несколько рубашек не помешают. Пропадать, так с музыкой. А пива можно и после дернуть для релаксации.
