и соберись. Вечером я тебя уведу.
– Почему? – не поняла Агапе. – Мы же…
– Не выходит у нас как у людей. Делай со мной что хочешь, но твой кошель я потерял.
– Потерял? – переспросила девушка и почему-то села. – Как?
– Спёр кто-то, а может, я сам посеял. То ли деньги дурные, не впрок, то ли богиня дорог вранья не хочет… Ничего, хлеб и мясо я всегда добуду! И голой ты у меня тоже не останешься.
– Значит, потерял…
– Сказать, что счастье не в деньгах, или сама догадаешься?
– Не в деньгах… Конечно… Ты хочешь, чтобы я ушла с тобой?
– А ты думала! Пойдём в Ионнеи, давно хотел там побывать… Быстро пойдём, нас не найдут, что-то у меня есть, на мулов и еду хватит, а петь поблизости я не буду.
– Марк, – сердце провалилось куда-то вниз, но она должна это сказать, – так нельзя… Я уйду, они останутся… Отец с матерью тогда совсем… А сёстры… Скажут, что они такие, как я, а бабушка… Она хочет, чтобы все было хорошо, она не понимает, что мне не надо как у них! И как у Елены – не надо… Пусть дома думают, что мы, как положено… Это ведь не ложь, когда от неё всем лучше… Мы должны пожениться и уехать в повозке хотя бы до поворота, чтобы… Чтобы на сёстрах не повисло, что… Что я сбежала с бродягой!
– Ну и что? Ты любишь бродягу, бродяга любит тебя. Мы ничего не крадём и никого не обманываем. Пусть сидят в своём курятнике, пусть им будет хорошо…
– Да не будет им хорошо! Понимаешь, не будет! Я уйду, а они… Это хуже заразы… Больной не виноват, беда и беда, а тут всё из-за меня… Сёстрам замуж не выйти, разве что отец друзей вызовет, таких, как он… Старых… Пьяниц…
– У тебя никакая сестра не сбегала, тебе весело жилось? Станет плохо, улетят… Как ты, как я… Думаешь, у меня родни нет? Как бы не так! Полдеревни родственничков, один другого почтенней… Ничего, ушёл!
Марк не понимал! Не понимал, и всё, а она не могла объяснить. И подлой быть не могла… Осенью, когда её трясли и раздевали, она бы все бросила, но потом была Елена у оврага, козлоногий с его песенкой и отцовским вином, правда о матери… Мать стала такой не по злобе, она была несчастна, потому и плакала у ограды, и отец… Как он кричал, что не даст продать дочку, а дочка возьмёт и сбежит… На радость Елене и сплетницам у источника, а ведь сестрёнки уже вовсю крутятся перед зеркалом. Бабушка ворчит, что дурёхи лицом в отца, и это так и есть…
– Я… Меня берут замуж и так, а вот сёстры…
– Ещё б тебя не брали! Занеси к вам императора, он бы шмякнулся к твоим ногам. Даром что лысый.
– Ты не хочешь понять…
– Да понимаю я всё! Свадьба, наряд, цветы в косах… Я тебе цветы каждую ночь рвать стану. Знаешь, какие в Ионнеях розы?
– Не знаю. Марк, я не пойду с тобой. – Обычно слёзы текли из глаз сами, а сейчас как отрезало. Вот грудь чем-то сдавило, и виски тоже.
– Ну, было бы предложено. Умолять не стану, только вором не считай. Не брал я твоих денег.
Теперь ещё и в горле горит, или не в горле, а ниже? Агапе вздохнула, но словно бы не до конца.
– Уходи. – Она будто тонула изнутри, но глаза оставались сухими. – Увидят.
– Пусть. Вот ведь… Говорил же козлоногий, что не сладится, и не соврал. Предсказатель…
Агапе не дослушала.
Внизу орали песню. Громко и фальшиво – отец принимал друзей, они в самом деле приехали. Двое таких же харчевников и винодел, все с сыновьями. Агапе им показали, и теперь старики о чем-то сговорились, иначе бы не орали, и мать с бабушкой не остались бы за столом. Мать всё-таки зашла, сказала, что какой-то Публий поставляет красное ниннейское самому императору, и велела ещё раз сменить платье. Агапе кивнула, ей было всё равно, лишь бы уехать. Куда угодно. Она согласна жить без любви, без надежды, она так уже живёт, но чувствовать себя вруньей и воровкой?! А оставшись дома и не вернув Елене её тысячу, кем она будет? То, что жена судьи вынуждена молчать, ничего не меняет, так даже хуже. Взять у того, кто не может не дать, и обмануть…
Харитон не отступался, лето кончалось, Елена несколько раз заходила в харчевню, но Агапе удавалось прятаться за бабушку и гостей, а со двора девушка не высовывалась. Поля и овраг стали самым страшным местом на земле, и не потому, что её там пытались убить.
Вернулась мать, заставила пройтись, расправила пару складок и велела сменить серьги на те, которые принесла. На тонких золотых цепочках качались камни, вобравшие в себя сразу росу, звёзды и туман. Это было красиво, несмотря ни на что, это было так красиво…
– Вдевай, и идём.
Агапе послушалась; серьги не были тяжёлыми, но они так непривычно качались. Закрылась дверь. Скрипнула лестница. Девушка знала, что её просватали, не знала, за кого, но значения это не имело. Мать живёт с отцом, Елена – с Харитоном, выживет и она… с мужем. Наверное, у них родятся дети, дочери… Она не будет бить их по щекам, но и плакать при них тоже не станет. Она выбрала такую судьбу сама. Не из-за свадьбы и не из-за семьи… Из-за того, что Марк оказался не тем.
– Дочка! – Отец, пошатнувшись, поднялся из-за стола. – Дочка… Эт… Гай… С-сын моего друга П-публия… Лучшего друга. Д-д-венадцать лет рядом под Ид-дакловым роем… и под ст-трелами… Эт… тебе не судейская шкура… Каким с-сотником он был! К-к-каким сотником…
– Я знаю твоего отца тридцать лет. – Утром Агапе не запомнила всех лиц, но этот загорелый с проседью мог быть только Публием. – Хорошо, что в наш дом войдёшь ты, а не… девица из «благородных». Гай не слишком хотел ехать, но тогда он не видел тебя…
– Теперь видит! – засмеялся губастый харчевник. Он был пьян, хоть и не так, как отец. – Хорошо, мы не взяли с собой баб… От баб такую п-прелесть нужно прятать… Разорвут. Я б твою Агапе взять в дом не рискнул… нет, не рискнул бы…
– У тебя не будет свекрови, девочка, – перебил Публий, – но Басса, останься она жива, была бы тебе рада. Гай, подойди к невесте. Пусть дети посмотрят в глаза друг другу.
