Подобно тарану мое пробитое насквозь тело врезается в двери храма, и они содрогаются. Победивший меня зверь истошно вопит. Вижу его глаза напротив своих: тварь трясется от ужаса — настоящего, животного, ни с чем не сравнимого ужаса!
Пускаю в ход единственное оставшееся оружие. Губы складываются в еле слышный, но сотрясающий небеса «Аминь».
Додон, ты слышишь? Мы совершили Чудо! Нависающее, закрытое непробиваемыми тучами небо больше не давит, не впечатывает в щедро омытую кровью землю. Его истончившиеся своды получают пробоину за пробоиной, проседают под яростью света, рожденного по ту сторону. Первые лучи неистового Солнца золотят купола Большого Златоуста, и их яркий отблеск закрывает мои глаза. Чьи-то уста, что легче воздуха и ветра, осторожно касаются лба.
— Спи, солдат. Ты победил…
* * *
Глаза распростертого на полу сталкера дрогнули и медленно раскрылись. Робкий утренний свет заглядывал в глубь помещения через открытые настежь двери. Солнце еще не вступило в свои законные права, но первые его лучики уже разрезали сумрак уходящей ночи.
Человек с трудом приподнялся и сел, опершись на руку. Мышцы нещадно ныли — сумасшедший побег тяжело дался ему, выпив все силы и измучив тело. Однако сталкер не обращал внимания на боль. Причудливая аура этого места, казалось, до сих пор не отпускала его из своих объятий, погрузив в события давно минувших дней.
«Что это было? Ожившая легенда? Сказка? Миф?» Человек тряхнул головой, прогоняя наваждение. Много раз слышанная история, пересказанная на все лады. Никто уже очень давно не верил в нее, в чудеса вообще не принято верить, обитая в подземном мире.
Что-то блеснуло у самого входа, отразившись в сиянии нарождающегося светила. Пришлось подняться на непослушных ногах, чтобы рассмотреть. На ступенях, ведущих к храму, лежал невероятно длинный и широкий нож, почти целиком покрытый запекшейся кровью. Мачете… Карающий меч из прошлого? из сна?
Сталкер подошел и, присев на корточки, осторожно коснулся деревянной рукояти. Не морок, не видение! Меч, ждущий своего героя.
Весь страх ушел, сгинул безвозвратно, не оставив и следа, не оставив сомнения. Сталкер вскочил и резко вскинул священное оружие у себя над головой, словно приветствуя Солнце:
— Я не боюсь, я больше не боюсь!
Человек не смотрел на вылезающих из своих нор гадов, привлеченных его криком. Глядя в очистившиеся от крови грани меча на отражение нестерпимо яркой, запретной звезды, он повторял вновь и вновь странные слова:
— Мы совершим чудо, мы совершим чудо, мы совершим…
Ему никогда не снилось метро. Уже двадцать лет подряд, просыпаясь, он видел мрачные серо-коричневые тона, господствующие в подземке: жестокое разочарование после голубого неба над головой. Опять тусклый свет аварийного освещения, от которого не зажмуришься, а только прищуришь глаза, чтоб хоть что-то разглядеть в двух метрах от себя. Еще он видел во сне тянущуюся к нему руку, поцарапанную, с обломанными ногтями, пальцы напряжены в последнем возможном усилии: дотянуться… И всегда нескольких миллиметров не хватало — просыпался. Сердце колотилось, как бешеное, его стук отдавался в ушах, заглушая все другие звуки. Не успел, не смог. Не выполнил свой долг спасателя.
В тот день сигнал тревоги для него и его коллег прозвучал чуть раньше, чем для остальных жителей города. Их шофер развернул машину, пренебрегая всеми правилами движения, и бригада МЧС направилась к ближайшей станции метро, чтобы грамотно организовать эвакуацию в бомбоубежище. Ха! Какая к черту эвакуация?! Порядка в этой толпе было не больше, чем в бегстве диких животных от лесного пожара. Что могли спасатели? Только помочь слабому, привести в чувство того, кто растерялся, поднять упавшего в толпе… В конце концов, и его затянуло в метро. Ворота за спиной закрылись, и он остался стоять на платформе, пытаясь понять: что же теперь надо делать? Выходило, что, как обычно, свою работу: вправить вывих, остановить кровотечение, просто посидеть рядом с человеком, держа его за руку — душевные раны иной раз болят сильнее телесных. Сам он легко отделался — раньше его жизнь шла по замкнутому кругу: работа, дом, магазин, теперь же: работа, работа, продпаек, опять работа и — хлоп мордой в подушку. Видеть сны о прошлом. Видеть солнце, небо, траву, слушать шум большого города. Или снова впустую сжать пальцы в воздухе, не дотянувшись до руки… Двадцать лет он видел это во сне. Что бы сказал по этому поводу старик Фрейд? Иногда ведь и сигара — вовсе не признак скрытого гомосексуализма, а просто сигара. А он просто чувствует свою полную беспомощность. Просто…
Люди нуждались в нем. Целый год. А потом… Как-то незаметно все наладилось, метрополитен перестал напоминать сплошную чрезвычайную ситуацию, и аббревиатура МЧС уже не звучала так гордо и обнадеживающе, как раньше. Он не привык быть лишним и ненужным. На поверхность попросился одним из первых — нетрудно быть героем, когда и терять-то особенно нечего. Да и подвигом это не назовешь: не было еще никаких тварей, опасность представляли только радиация и техногенные факторы, а когда есть хорошие защитные костюмы, риск получить облучение минимален. Только вот в городе показалось, что со всех сторон смотрят мертвые глаза. Глаза неспасенных. Ему одному из первой группы сталкеров удалось сохранить хоть внешнее подобие спокойствия, но именно тогда и начал сниться этот сон…
— Виктор, проинструктируй новичка, расскажи, что его ТАМ ждет, — командир блокпоста подтолкнул в спину едва достигшего совершеннолетия пацана. — Ну, вы тут сами разберетесь…
Он давно не выходил в город — уже через четверть часа ходьбы в противогазе нечем было дышать, кружилась голова, мог потерять сознание от гипоксии. Возраст, чего же он хотел? Но подготовкой сталкеров продолжал заниматься, когда попросят.
Парень изо всех сил хмурил брови, стараясь казаться серьезнее и старше, чем он есть, но больше девятнадцати лет, по расчетам Виктора, никак не выходило. Сопляк. Впрочем, выбора не было. Все хотели быть сталкерами, но здоровых и подходящих по всем параметрам молодых людей в метро оставалось все меньше и меньше. ОЗК болтались на новичках, как тряпки на бельевой веревке, за стеклышками противогаза — детское любопытство. Сталкеры, блин горелый…
— Имя у тебя есть, недоросль?
— Михаил Васильевич.
— Васильевичем будешь, когда прыщи с лица сойдут. А пока — Мишка.
На вопрос Мишки, как там наверху, ответил одним словом: жутко.
Виктор никого не оставил ТАМ, на поверхности, только и помянул товарищей по работе, которые погибли при исполнении. То, что в метро оказался именно он, было случайностью. Его одиночество, которое раньше казалось недостатком, обернулось теперь чувством покоя: все, что у него было, — это он сам. Боялся, что, обретя что-то, тут же потеряет. В мирной жизни Виктор был обычным городским спасателем, и ничего сложнее, чем вытащить детскую конечность из батареи или пьяного бомжа из канализационного люка, ему обычно делать не приходилось. На разбор завалов после обрушения зданий он не выезжал, на пожарах и наводнениях не работал. Поэтому сон ему самому казался загадкой: с чего бы?
