Мы смеемся.
— Жаль, себя не видишь. Не знаю, кровавый ли ты демон, или ангел войны, главное — сегодня этот монстр за нас.
— Демоны не защищают церквей…
— Но и крыльев у тебя нет.
Угар уходит, адреналин еще кипит в венах, но надолго его не хватит. Я не ангел и не демон, я — заложник последнего боя, его жертва и герой. Я живу смертью. Я умру без движения.
Пока сердце колотится в груди, быстро расставляю выживших солдат на самые «прореженные» участки обороны, сам встаю за пулемет. Пусть честная сталь получит передышку, мне же отдых противопоказан. Давайте, гады! Пусть разразится буря!
Она не заставляет себя ждать.
* * *
— Геракл!
Руку свело, она продолжает давить на спусковой крючок пустого, бесполезного теперь пулемета.
— Геракл!
Разодранный в клочья ствол еще парит жаром и жалобно смотрит в небо, застывшее прямо над головой. Еще секунда, и оно расплющит меня…
— Геракл, твою мать!!!
Это Додон. Он лежит на спине, в огромной луже крови, царапая скрюченными пальцами землю.
— Сколько… времени? Гера, сукин ты сын, я слышу твое дыхание! Время?!
У старого солдата перебиты ноги, а лицо… лица больше нет, лишь кривящиеся в бесконечном вопросе тонкие губы:
— Сколько времени?!!!
— Двадцать пять минут.
— А мы молодцы, да? — ослепший старик смеется, но тут же захлебывается. С трудом прокашливается. — Остался кто еще?
— Нет, Додон, в финал вышли только мы.
— Что шумит? Такой треск странный…
Из-под огромного кургана нечеловеческих тел, засыпавших вторую, последнюю линию обороны, вырывается устремленный вертикально вверх столп пламени. Мертвые руки погребенного там огнеметчика так и не разжали своей хватки…
— Это смерть, Додон. Скребется в наши дверки, торопит…
— Веселый ты парень, Паша… У тебя херотень химическая еще осталась?
Киваю, словно собеседник может увидеть меня:
— Аккурат пара ампул.
— Давай на посошок. Еще чуть повоевать надо…
— Давай.
Вкладываю в его ладонь проклятую склянку, что дарует силу в обмен на остатки жизни. Мы чокаемся стеклянными шприцами.
Химия мгновенно помогает, и Додон улыбается, легко усаживаясь на земле.
— Жаль, ноги не слушаются. Ты привяжи меня куда-нибудь, хоть к светофору или столбу какому, и ножичков дай. Глядишь, полминутки тебе отыграю…
Сомневаюсь, что слепому воину удастся продержаться и пять секунд, но раз он решил умереть стоя…
— Додон, ты веришь… что все не напрасно?
Старик недобро ухмыляется и «смотрит» на меня в упор.
— Знаешь, почему я здесь? Почему против коменданта пошел, почему единственного родного человека в лазарете одного оставил, почему вас, врагов поганых без души и совести, в тюрьме не порешил, почему не только сам на смерть отправился, но и людей своих верных да преданных увел? А потому, Динамо, что мне в треклятой моей жизни чудеса видеть приходилось. И самое расчудесное чудо, что Антошкой зовут, мне внуком приходится. Ему папаша собственный, врач наш станционный, при рождении диагноз поставил, отмерив ровно два дня жизни. Отмерил, и руки на себя наложил: не вынес потери жены, которая при родах умерла, и собственноручно вынесенного сыну приговора. Вот только отец Михаил неделю у люльки простоял, без сна и отдыха, отмаливая у смерти душу безгрешную… И отмолил, вытащил с того света.
Завтра моему внуку исполняется пять. Правда, шансов дожить до утра у него немного, слишком болезненный, слишком слабый — принесенная тобой зараза заберет его первым. Вот и подумай, на что рассчитывать в этом мире сироте, который был спасен вопреки всему — диагнозу, злой судьбе, смертельному приговору? Мы обязаны совершить Чудо, Геракл. Ни больше и ни меньше. За тобой долг. Верни его сполна…
Мы молчим. Обвинение и раскаяние — слова здесь ни к чему. Лишь когда земля наполняется гулом и слышится приближение последней волны, что сметет нас без остатка, Додон тихо спрашивает:
— Время?
— Двадцать девять.
— Я попытаюсь простить тебя, Динамо. Честно… По тридцать секунд на брата — хороший расклад!
* * *
Тридцать восемь секунд. Целая вечность для слепого солдата… Тридцать восемь секунд отчаянной битвы, прежде чем рогатый монстр вспорет ему живот, от паха до груди… Кровь — горячая, пульсирующая, еще полная жизни — бьет в небо фонтаном и через мгновение обрушивается на землю тысячами тяжелых, уже мертвых капель.
Наушник в ухе шепчет на прощание:
— Дождь… Геракл, это дожжж…
Все. Есть только Храм за спиной, я и море теней, что разлилось окрест. Волна, настоящий вал надвигается на меня.
Сквозь чуть приоткрытые двери церкви слышу тайные слова, и заходящееся в агонии сердце гулкими ударами вторит им в ответ:
«Милосердный Господи, Иисусе Христе…»
Вижу сотни горящих лютой злобой глаз. Голод и ярость — вам не утолить ни того, ни другого!
«Тебе вручаю детей наших, которых Ты даровал нам, исполнив наши моления».
Бегу на встречу убийственному потоку.
«Прошу Тебя, Господи, спаси их путями, которые Ты Сам знаешь».
В левой руке автомат, в правой — сталь.
«Сохрани их от пороков, зла, гордости и да не коснется души их ничто, противное Тебе».
Свинец, собрав свою дань, иссякает. Боек тщетно стучит, не находя больше патронов. Мачете — теперь уже карающий Меч — чертит огненную дугу.
«Но веру, любовь и надежду на спасение даруй им».
Меч ускоряется с каждым мгновением. Он настолько стремителен — я едва поспеваю за ним. Росчерк пламени — безумный, захлебывающийся вой с той стороны, пылающее лезвие вспарывает дрожащий от напряжения воздух и зловонную плоть.
«Ангелы Твои да охранят их всегда».
Пропускаю удар и отлетаю далеко назад. Бурлящее море с рокотом накатывает, волоча потерявшее равновесие тело. Но боли нет.
«…и Ты по своей неизреченной милости прости их».
Вскакиваю. Заношу для удара так и не выпавший из руки верный меч и… не успеваю.
«Молитвою Пречистыя Твоея Матери Богородицы и Приснодевы Марии и Святых Твоих, Господи, помилуй и спаси нас…».
Пара огромных клыков-бивней со страшным хрустом врезается в грудь. Мир замирает.
«…ныне и присно и во веки веков».
Ребра — мои латы, броня, защищающая истерзанное сердце. Им не выдержать, не сдержать безграничной ненависти, что волна за волной разбивается о человеческое упрямство и волю. Мы — неуступчивые и хищные создания, этот мир наш — по праву рождения, по праву силы! Жаль, но в стене из костей, зовущейся грудной клеткой, нашлась брешь…
