На этот раз поклонился спортивно-пиджачный Секретарь комиссии: мол, российская сторона подтверждает…
Мне начинало казаться, что все происходящее — хорошо отрепетированный фарс. Причем отрепетированный явно не Кошелевичем, который совсем упустил бразды правления ситуацией из своих коротеньких ручек. Для чего это? Или кто-то сверху решил его сместить?
— Случайно оказавшись на Псевдо-Гее — а вы знаете, что от этого не застрахован никто, — Алексей Мызин с риском для жизни вывел оттуда транспорт на саму Гею, завязал после знакомство с небезызвестным Станиславом Вержбицким и даже — с представителем Братства контрабандистов…
— Вот уж не удивлен! — съязвил Кошелевич.
— После чего Мызин проник в центральный мегаполис Шебека, чего не добился еще ни один из сотрудников нашей корпорации, — продолжил Степак. — Мало того: он завел знакомство с государственным деятелем неизвестного нам мира под названием «Новый Свет» и также умудрился пробраться в закрывающийся мир Пиона, откуда вывез нечто очень ценное, что обеспечит нашей Компании миллионы, а в дальнейшем, если мы начнем производить продукт и экспортировать его, и миллиарды долларов прибыли!
* * *
Улица горела, исходя чадным пламенем. Я прыгал взглядом по пылающей технике, по дергающимся тушам крабопауков, по черным провалам окон… Мани нигде не было видно, и я понимал, что выбраться она из этого огненного месива никак не могла. Более того, я знал, что сейчас автопоезд отъезжает от завала с той, другой стороны, и я, если потороплюсь, могу еще нагнать его, хотя бы выбраться на гребень завала, крикнуть оттуда, чтобы Данилыч остановил «Сканию», подождал меня…
Обожженными руками цепляясь за бронированную «ходулю» боевого робота, я поднялся, рыча от напряжения и внутренней боли. Сделал шаг, другой…
Низкий вибрирующий гул навалился, придавил улицу сверху, заставляя меня пригнуться. Пламя от костра на моем пути вильнуло в сторону, опало… и из него вышла пылающая гивера. Шерсть на ней трещала, сгорая. Вместо глаз на обуглившейся морде зияли два пустых провала. Гивера молча шла ко мне, оставляя за собой след из дымящейся, осыпающейся плоти, сверкнули голубым обнаженные зубы…
Я задыхался, глядя на нее, панически соображал, где мне достать воды или чем накрыть гиверу, чтобы погасить пожиравшее ее пламя…
В это время над улицей возникло тускло отблескивающее брюхо огромного летающего аппарата. Чечевицеобразная выпуклость на этом металлическом чреве раскрылась, выпуская из себя черную капсулу бактериологической бомбы…
— Лешка, Лешка! Проснись! — Рука настойчиво теребила меня за плечо, вырывая из клубов фиолетового тумана. — Давай, ты же мокрый весь!
Я с трудом разлепил глаза, потряс головой, пытаясь ухватиться за реальность, оторвать липкие нити горячечного сна…
Сестра стояла надо мной, согнувшись, приблизив вплотную слабо освещенное лицо. В больших уставших глазах — тревога.
За меня, между прочим.
— Что, — я положил руку на ее пальцы, все еще сжимавшие мое плечо, — Люсь, я снова кричал?
Она покивала. Провела мягкой ладонью по моему лбу.
— Господи, как вспотел… Маню снова звал какую-то… Все те же сны? Про войну?
— Да…
Глаза сестренки налились слезами, но она быстро овладела собой, отвернувшись, провела по своему лицу рукавом ночной рубашки, снова повернулась ко мне, растянула губы в неловкой улыбке.
— Свет включить? Может, нагреть тебе молока?
— Да, пожалуйста…
Сестра ушла на кухню, послышалось гудение микроволновки. Я поднялся, сел на своем стареньком, немного продавленном посредине диванчике, покосился на измятую, перекрученную постель. Глянул на часы — половина пятого. То ли ночь, то ли утро… Странная пора. Неуютная какая-то, неудобная.
Моя, а раньше — наша общая с сестрой, комната была залита мягким светом от плафона лампы накаливания. Люминесцентных, так называемых «экономных» ламп я не любил за искусственность, ненатуральность света: словно она и светит ярко, да все равно как-то темно в помещении — знакомо? Вот поэтому я и вкручивал в двойной плафон две разные лампы: одну — накаливания, другую — «экономку». Сестра, зная мой вкус, включила именно «мою» лампу, и я ей был благодарен за такую незначительную, но — заботу обо мне. С тех пор как я вернулся в семью, она пыталась как можно больше окружить меня уютом и вниманием, оградить от всяких неудобств, словно оправдываясь за то…
На кухне дзынькнуло.
— Леш, иди пить, — позвала сестра. — Или тебе принести?
…словно оправдываясь за то, что не уберегла маму.
Я встал, всунув ноги в недавно купленные сестрой для меня тапочки. Такие, знаете ли, серо-коричневые, солидно выглядящие, но не совсем удобные — слишком солидно-размеренные, что ли, с каким-то непонятного вида бизоном, неизвестно для чего нашитым сверху. Такие тапки обязаны носить отцы семейства, вальяжно вытягивать в них ноги, читая газету в священном «папином кресле». Еще к таким полагается носить халат — тяжелый, махровый, обязательно синего или коричневого цвета.
— Не люблю халаты… — пробурчал я, шлепая в направлении кухни.
— Что ты там говоришь? — отозвалась сестра. — Так ты идешь?
Я зашел на кухню, поморщился от яркого света: сестра настаивала на том, что на кухне должно быть светло. Я, в принципе, тоже был такого мнения, но иллюминация, установленная сестренкой, устыдила бы прожектор противовоздушной обороны.
— Печенье будешь? — Сестра хлопнула дверцей шкафчика, зашуршала кульком. — Овсяное, как ты любишь.
— Давай, — я уселся за стол, пододвинул дымящуюся кружку — молоко уже покрылось пенкой. — Люсь, ты иди спать, тебе ж на работу…
— Да смысла нет уже, — сестра села напротив меня, оперлась щекой о кулачок. — На полчаса ложиться — толку нет: проворочаюсь только…
Я посмотрел на ее уставшее, нервное лицо. На сжатые в нитку губы… Тяжело ей. И зачем ей так рано на работу? Дурацкий распорядок дня на этой ее фирме! И от меня какая помощь?
— Слушай, может — отгул возьмешь? Ну сходим, там, куда-нибудь, на природе погуляем, потом можно в кино…
Сестра пожала плечами, в глазах мелькнуло сомнение.
— Не знаю… в отделе работы много. Директор рвет и мечет — поставки срываются, я же говорила…
— Вот директор пусть и мечет! — преувеличенно бодро сказал я. — А мы — давай? — на мотороллер и…
— Нет, — Люська встала, — я лучше пойду, поработаю. Не хочу отдел бросать в самую запарку. Давай на выходных лучше куда-то съездим, а? И печенье — ешь, а то ты его только крошишь.
Я проводил взглядом сестру, допил молоко, ощущая, как горячая струя проходит по пищеводу в желудок, смахнул крошки так и не съеденного печенья обратно в пакет — хорошо — Люська не видела!
