Туннель ничем не удивлял больше часа. Датчик расстояния показывал, что они прошли пять километров.
– Ровная дорога вдохновляет, – нарушил молчание Кирилл. – И воздух как будто свежее стал.
Жак не ответил. Во рту и без разговоров было сухо. Першило горло, словно внутри поселилось когтистое насекомое, непрестанно копающее норку.
Тембр эха шагов начал меняться.
– Сука! – взревел Кирилл, ударяя ногой в стену. Палец опустился на курок, желая выпустить в каменную преграду свинцовый град, но звездолетчик смог сдержать истеричную ярость. Через несколько секунд он добавил, уже спокойно: – Сволочь.
– А откуда свежий воздух? – спросил Жак у привалившегося к камню звездолетчика.
Громов тщательно осмотрел потолок и стены, но ни единого отверстия так и не нашел.
– Пошли, – сказал он. Громов хотел, чтобы голос звучал бодро, но получилось не очень. В каждом звуке слышались нотки обреченности.
Идти обратно всегда тяжелее, если это, конечно, не путь с работы. Но шагать по длинному туннелю в подземном лабиринте без карты, с иссохшей пастью и жалкими крохами провизии – больше, чем невыносимо.
Казалось, что лабиринт издевается, удлиняя и удлиняя тупиковый коридор. Хотя по показаниям чуждой к эмоциям техники Кирилл знал: до выхода еще километр.
– Остался один проход, – зачем-то напомнил Кирилл, – потом придется возвращаться к предыдущему разветвлению.
– Надо будет – вернемся, – пожав плечами, прохрипел француз. И немного ускорил шаг.
Вскоре Кирилл всучил автомат Жаку и с остервенением заработал блестящим патроном. Каменная крошка сыпалась из-под его руки, оставляя на стене загогулины букв. Через пару минут на входе в туннель красовалось три слова в столбик на разных языках. Но значили они одно и то же – тупик.
– Твой гуманизм и забота о возможных «последователях» умиляет.
– Эта кишка стоила нам двух часов жизни.
– Раньше я считал только года, – хмыкнул Жак. – Дожился… до счета часов. Кстати, по этим засечкам очень удобно нас искать.
– Я буду рад кому угодно, – буркнул Кирилл, заворачивая в последний на этом разветвление ход. – А что? Извинюсь перед Теодором и Эгоном и стану агентом Тайлы.
– И меня возьми, как личного водителя, – серьезно попросил Жак.
– Договорились, – кивнул Кирилл. – Или помощником капитана.
Француз махнул рукой, мол, невелика разница.
Проход сменялся проходом. Прямые, как полет пули, туннели превращались в извилистые, словно ползущая змея, каменные русла. Озверевший от однообразия Кирилл ставил засечки одним мощным резким движением. Царапины получались идеально ровными, будто начерченные по линейке.
– На сколько хватит аккумулятора фонаря? – поинтересовался Жак.
– От голода мы умрем раньше.
– Хорошо, – ухмыльнулся француз, – значит, без света не останемся. Попьем?
– Рано еще. Через час.
Жак вздохнул и облизал сухие губы. Казалось, что в рот насыпали песка.
– У меня такое ощущение, что мы скоро обратно до столицы дойдем, – не выдержав молчания, через полчаса сказал Жак. – Давай попьем, а?
– Слышь, змей искуситель, как будто я сам воды не хочу.
Звездолетчик был непреклонен. На привал спутники остановились минут через двадцать, на следующей развилке. Наконец Кирилл дал добро, и француз сделал два жадных глотка.
– Было бы что ждать, – грустно заметил Жак, – р-раз, и кончилось удовольствие.
– Мы не для кайфа водичку пьем, – напомнил Громов, – а чтоб не сдохнуть.
– Дай хлебец один, а то курица совсем там заскучала, – попросил Жак.
– Ну и попрошайка же ты, – засмеялся Кирилл. – Оглянуться не успею, и мою долю умнешь.
Вместо ответа Жак хрустнул синтетическим, забитым под завязку питательными веществами хлебцем. Дожевав его, он сипло произнес:
– Еще глоток, пожалуйста. Сухая дрянь, не продохнуть теперь.
– Рассасывать надо было, чтоб слюной пропитался, – с недовольством объяснил Кирилл. – Пей.
Француз на миг приложился к бутылке, прополоскал рот и с довольной улыбкой сглотнул. Громов крест-накрест надел ремни сумки и автомата, и медленно зашагал к левому ходу. Приободрившийся Жак поспешил к ставящему метку звездолетчику.
Помолившись Черной Невесте, Громов шагнул в очередной туннель.
* * *
Спутники шли и шли. Поворачивали, заходили в тупики, возвращались, ругались и злились – пока что на это хватало сил. Признаков даже былой жизни не осталось совсем. Не попадались больше горстки костей, не рос мох и лишайник, даже болотный запах пропал вовсе.
Сроднившиеся общей бедой и общей целью мужчины третьи сутки оживляли камень звуками шагов и редких разговоров. Горло у обоих драло от жажды, потому каждое слово давалось с трудом. Вся еда могла поместиться в сложенных ладошках: три сухих хлебца и один тюбик желе. От воды не осталось даже воспоминаний. Обезвоживание можно было отсрочить на полдня, выпив собственной мочи, когда она еще была. Но одна только мысль об этом вызывала тошноту.
Теперь спутники ходили по малой нужде раз в сутки. Наверное, больше по привычке, чем от надобности. Жалкая струйка падала между ног, не пролетая и пяти сантиметров.
Несмотря на сильно полегчавшие сумки, их ремни с каждым днем давили сильнее. Жак даже порывался выбросить пистолет, но Кирилл его остановил:
– Может, еще пригодится.
– Если только застрелиться, – также хрипло ответил француз.
– Вар… – начал говорить Громов, но после нескольких звуков закатился в сухом кашле.
Жак поминутно облизывал сухие губы распухшим и шершавым, как наждачная бумага, языком. Кирилл ставил засечки рефлекторно, на автомате, но движения потеряли былую скорость и силу.
– Что? – спросил Жак, когда Громов остановился.
– Надо поесть, – сказал Кирилл, разламывая хлебец пополам.
Француз кивнул и засунул свою долю в рот. Спутники пытались размочить хлебцы слюной, но обезвоженный организм почти ее не выделял. Крошечный «обед» длился четверть часа. Затем обессиленные мужчины, сами того не заметив, задремали на несколько часов.
Пробуждение было долгим и мучительным. Казалось, организм требовал остаться лежать, чтобы спокойно умереть. «Зачем мучиться, когда все предрешено? – говорила каждая клеточка. – К чему это вялое барахтанье, называемое надеждой? Надеждой сыт не будешь».
– Вот бы на меня кто-нибудь вылил ведро воды, чтоб я проснулся, – сказал Жак и хрипло засмеялся. Веселья в этом смехе было не больше, чем в центре звезды – льда.
Опираясь на стены, спутники поднялись на ноги. Перед очередной развилкой, Кирилл поднял голос:
