— А на Саранпауль чуйка не срабатывает?
— Нет. Далеко еще, наверное.
— Насколько далеко?
— От трех верст и до бесконечности.
— А до жилья?
— Минут пять. Идем.
Девушка резко свернула с нахоженной тропы — Вику ничего не оставалось, как плестись следом.
Вскоре деревья действительно расступились, явив узкую полоску речного берега и несколько построек, приютившихся у границы леса. Две избы, загон для оленей и полдесятка лабазов на сваях высотой в человеческий рост. Хутор-стойбище. Ни тебе тына, ни опоясывающего рва. Южнее, даже на территории каганатов, настолько беспечных поселений не встретить. То там, а то здесь — совсем другие законы. Суровые и древние, как сама жизнь.
— Есть кто живой? — спросила сама у себя Венди.
Присутствие владельцев необязательно — Закон Тайги позволяет оставлять жилища незапертыми и без присмотра на весь сезон. В тайге не отказывают нуждающимся в крове, даже если хозяев нет на месте.
В конце концов, мы все здесь гости.
Главное правило в гостях — не чинить непотребства и оставить после себя все так, как было. Так повелось. А за порядком присмотрит Тот, кто все видит, — священное животное, образ которого всегда присутствует в каждом доме. Со стороны можно относиться ко всему этому как к суеверию и доисторическому пережитку. Только на порядок более эффективному, чем сторожевые заклинания цивилизованных земель.
Однако настороженные движения Венди предупреждают, что именно в этом конкретном месте, быть может, не все так ладно с тысячелетними традициями.
Девушка замерла сама и жестом остановила Вика. Действительно — стойбище выглядит тихим, спокойным и… нарочито безжизненным. Настолько, насколько безжизненны вздувшиеся трупы оленей в загоне.
— Смерть, — прошептала Венедис одними губами. — Тяжелая. Кровь, кровь, кровь. Река, проточная вода — оттого сразу не ощутила. Фон еще этот отупляющий. Все вокруг — смерть.
Насчет фона — дело не в амулете Старьевщика. В нем контур отстроен так, что мощность совсем не рассеивается. Ощущение смерти — о, Вик понимает, про что говорит его спутница.
Нет ничего омерзительнее запаха смерти.
Многие считают, что смерть пахнет прохладной родовой усыпальницей, — чушь, в склепе пахнет бальзамическими составами. Иные утверждают: запах смерти есть гнилостные миазмы. Ничего подобного, разложение тканей — вполне естественный процесс. Романтикам нравится версия о кисловатой вони пороховой гари на полях сражений или прелом горчичном аромате отравляющих веществ — чушь, это запахи, сопутствующие химическим реакциям. Железноватый привкус крови? Кровь — влага жизни, и с запахом смерти ее роднит только липкость субстанции.
Истинный запах смерти может познать только тот, кто умирал сам или долгое время находился в обществе медленно умирающих людей. Старики и тяжелобольные — о, они благоухают смертью. А запах, улетучивающийся из раскрытых в последнем вдохе ртов, — ее квинтэссенция.
Прежде чем попасть к янычарам, Вик больше месяца провалялся в чумных бараках. Тогда пятый год всех косил страшный мор — Палыч потом делился, что это случилось из-за Зеленого Неба. Самого Зеленого Неба будущий Старьевщик не помнил, он в то время еще из яслей не вылезал, но рассказывали, будто очень красиво выглядело. А тогда, в бараках, он только и делал, что смотрел, как увядают близкие, дышал окружающим смрадом и ждал, когда сам отправится вслед за отцом, матерью, братом и сестрами. Ему было восемь лет, а в таком возрасте все очень остро воспринимается и хорошо запоминается.
Тяжелый, влажный, прогорклый земляной запах. С примесью сирени. Впрочем, сирень — это ассоциации. Всегда, когда Вик ощущал ее благоухание, к горлу подкатывал комок. И точно так же каждый раз, когда отключал талисман, даже в самой безобидной обстановке душой чувствовал окружающую смерть и интуитивно подменял ее обонятельными эффектами. Возле стойбища, даже при включенной защите, где-то внутри Вика начали раскрываться белые и фиолетовые соцветия. Да, тут здорово пахло сиренью-смертью. И еще немножко кровью.
— Подстрахуй, — шепнула Венедис, — живых не слышу, но при таком всплеске энтропии в противофазе можно целую толпу прикрыть.
А бывают еще и очень опасные мертвые — Старьевщик взял на изготовку стрельбу и постарался удерживать в поле зрения выходы из обеих построек.
— Может, просто развернемся и уйдем? — предложил он.
Девушка покачала головой.
Сначала она, держа в правой один из своих мечей, резко распахнула дверь меньшей из построек, скорее всего баньки. Двигалась грамотно — открыла, прижалась к стене. Вик присматривал за второй избой. Венди резко заглянула внутрь, снова отклонилась. Вик предупредительно качнул стволом в сторону баньки и вернулся к своему объекту. Девушка нырнула в помещение. Вдох-выдох — оказалась снаружи. Пусто. Подкралась к избушке. Не теряя спутницу из виду, Старьевщик прошелся вдоль линии стены, посмотрел за углы. Чисто. Венедис повторила прием со входом.
Вик про себя порадовался слаженности их действий.
Вышла девушка совсем другой — расслабленной и печальной. Опустилась на корточки и прижалась лопатками к срубу.
— Ну? — поинтересовался Старьевщик.
— Посмотри, если хочешь. Только я бы не советовала.
Интересно, сколько крови находится в организме северного оленя? Если навскидку — ведра полтора точно. А мертвых оленьих тел в загоне? Кажется, было восемь. Итого сто двадцать литров. Вполне достаточно, чтобы пропитать стены и пол внутри небольшой, квадратов двадцать, избушки. Все стены и весь пол, за исключением двухметрового круга посередине. В коричневом сумраке — застекленное оконце тоже покрыто спекшейся, растрескавшейся коркой — представившаяся картина своей отвратительностью превосходит почти все виденное Виком раньше.
Он отпрянул назад и жадно вдохнул холодный воздух леса. В глазах еще покачивались освежеванные туши. Страшно было даже думать о них, как о некогда человеческих телах. Подвешенных под невысоким, забрызганным потолком таким образом, что беспалые культи ладоней скребли по полу внутри очерченного острова в море крови, рисуя мазками кровавые же иероглифы. Какие-то вещи, предметы обихода — просто свалены в один из углов. Расставленные по границе круга глиняные плошки, явно из утвари хозяев, с застывшим жиром и обгорелыми фитилями день-два назад служили источниками света в этом… жертвеннике?
Старьевщик осмотрелся по сторонам. Свинцовые воды реки, темные деревья, пасмурное небо — он был дома. А за дверью скрывался совершенно чужой мир, не похожий в бесчеловечности даже на жестокие рудники. Осмысленно бесчеловечный. Казалось — уже всякого повидал.
