Ознакомительная версия.
…Трудно сказать, чем именно не приглянулся контуженому оратору цергард Эйнер. Может тем, что был много моложе троих остальных, и большинство его сверстников сейчас воевали? Или взгляд его серых глаз был слишком пренебрежительным, без тени страха, уже овладевающего его соратниками? А может, этот здоровый человек относился к числу ярых ненавистников «детей болот», каких немало было в арингорадском обществе? Или же просто почувствовал в цергарде, стоявшем чуть в стороне, без кольца охранников, лёгкую жертву?
Так или иначе, он перешёл на личности. Подскочил, с размаху толкнул в плечо. И Тапри вздрогнул, сжался от чужой боли — он видел, как по утрам цергард выбрасывал в корзину грязные бинты… Эйнер устоял, благо, стена была за спиной, и от вскрика удержался, лишь зажмурился на мгновение, скрипнул зубами. Но выражения лица не изменил. Только побелело оно до синевы.
Толпа раненых ахнула — всё-таки это было слишком, этого не ждали. И стало тихо. Они поняли — дело зашло слишком далеко. Все, кроме одного. Парня в повязке не покидал воинственный раж.
— Ну, что молчишь, жаба! Отвечай людям, которые за тебя кровь проливали!
Цергард Эйнер оторвался от стены. Выпрямился, шагнул вперёд, заставив противника невольно попятиться. И в наступившей тишине, пристально глядя парню в глаза, спросил ровным, без тени эмоций голосом:
— Давно служишь, солдат?
— С осени, допустим! — бросил тот с вызовом. — И что с того?!
— Ах, с осени, — цергард говорил негромко, гораздо тише противника, но почему-то каждое его слово было слышно далеко и отчётливо. — По холодку, так? В окопах сидел? А в болотах ты не лежал на брюхе, день за днём, под таким обстрелом, что голову нельзя поднять, не то, что еду к позициям поднести? И гнус тебя не жрал заживо, и пиявки не заползали в задницу? А тонул хоть раз, так чтобы за волосы вытаскивали, тину пополам с чужой кровью глотал? Или может, ты знаешь, как пытают в набарском плену? Нет? Тогда что ты можешь рассказать мне о войне, солдат? — он вскинул глаза к толпе, заговорил чуть громче, но всё так же спокойно. — Вам под Набаром жить захотелось, да? Вот когда вы, наконец, перестанете отступать, и вернёте назад наши земли, которые сдали врагу, спросите у тех, кого там бросили, как им жилось под Набаром. Только вряд ли они вам ответят. Потому что у тех немногих, что останутся в живых, будут вырваны языки. А мертвыми нашими там не топь заваливают — их скармливают свиньям, чтобы добро не пропадало. Такого мира вы хотите, люди Арингорада?
Люди молчали, опустив глаза. Не все воевали «с осени». Много было и тех, кто знал не понаслышке, о чём говорит цергард.
— Что касается крови, так мне твоя не нужна, не переживай. У меня своя есть.
Он поднял левую руку, поднёс к лицу парня, и медленно провёл указательным пальцем. Кровавая вертикальная полоса прошла через лоб к кончику носа — такие рисовали себе диверсанты-смертники из страшного «болотного трега». Парень отшатнулся, принялся с остервенением тереть лицо рукавом, словно желая поскорее избавиться от кровавой метки. Он хотел что-то сказать, но люди больше не смотрели на него. Они смотрели под ноги цергарда Эйнера — там красные капли уже начинали стекаться в лужицу.
— Пошли отсюда к чёрту! Надоело! — бросил цергард адъютанту.
И они ушли, не оборачиваясь, сквозь людской коридор.
И не слышали, как Верховный цергард Сварна ещё битых полчаса описывал притихшим солдатам боевые подвиги юного Эйнера Рег-ата, и по словам его выходило, что если и стоит до сих пор Федерация, и не поделили её между собой Квандор с Набаром, то исключительно стараниями будущего цергарда. «Я же знаю, кого брать с собой на такие дела! А вы говорили, зачем он нужен!» — хвастался Сварна соратникам на обратном пути.
— Господин цергард, а что теперь будет с тем человеком, который орал больше всех? — неожиданно для себя спросил вдруг Тапри, когда они уже подъезжали к штабу.
— О, вот уж чего не знаю, того не знаю, — откликнулся тот, не задумываясь. — Теперь он будет проходить по ведомству Репра. Могут расстрелять за панические настроения и антиправительственную агитацию, а могут и простить, за то, что так ловко меня саданул. Репру это будет приятно, когда узнает. Не сам, так хоть кто-то…
Тапри хотел набраться нахальства и спросить, отчего между соратниками-цергардами такая неприязнь, но удержался.
Вернувшись с последнего допроса, Вацлав не стал скрывать от соотечественников факт нарушения инструкции 163/15. Он зал, что понимания не встретит, но ему было безразлично их мнение. Его обвиняли в безответственности, вменяли в вину должностное преступление, а молодой наблюдатель Ромашек и вовсе обозвал предателем. Но у Гвейрана почему-то сложилось впечатление, что все эти громкие слова и праведный гнев были рассчитаны исключительно на публику, а в глубине души каждый был рад тому, как обернулось дело. Рано или поздно это всё равно должно было произойти, пытки или наркотики развязали бы чей-то язык. При новом же раскладе все они оставались чистенькими, и это не могло их не радовать. Опять же, бить не будут…
— Теперь нас станут держать здесь в качестве заложников, — он решил подлить масла в огнь, просто так, чтобы жизнь мёдом не казалась. — У цергарда Эйнера какие-то виды на наш счёт.
Лица людей окаменели. Праведное негодование сменилось обычным человеческим испугом.
— Чего же он от нас хочет? — натянуто спросил наблюдатель-экзопсихолог Мартин Брооген.
— Не от нас, а от Земли. Чего именно, не знаю, но не премину спросить при случае, — обещал Гвейран и, растянувшись на койке, принялся демонстративно листать старую подшивку газеты «Во славу Отечества!».
Не смотря на своё ура-патриотическое название, а может, именно благодаря ему, газетёнка оказалась пустой до предела и читать в ней было решительно нечего. Наверное, это понимали даже в Генштабе, потому что в камеру 7/9 её принесли не с целью пропаганды идеалов этого мира, а, для гигиенических, скажем так, нужд. Видно, сочли ненужным расточительством, баловать смертников туалетной бумагой. Гвейрана здорово позабавило, когда коллеги, обнаружив в отхожем месте стопу газет, устроили настоящую дискуссию на тему местных обычаев и вывели, в результате, целую теорию. Якобы, в процессе дефекации индивид получает особый вид положительных эмоций, и в этом радостном состоянии склонен к позитивному и некритичному восприятию любой информации, в том числе, агитационного характера. Чем и пользуется, коварно и умело, контрразведка Арингорада.
Теория просуществовала недолго — до того момента, пока первый из посетителей нужного помещения не заметил, что знакомый серый рулончик отсутствует на привычном месте. Это вернуло господ-учёных из мира интеллектуальных иллюзий к суровой действительности Церанга. Однако, часть газет было решено сохранить, какое ни на есть, а развлечение.
Ознакомительная версия.
