чьи заунывные голоса звучали здесь ночами. Притом порой казалось, что голоса, прореза́вшие ночную тьму, принадлежали не только шакалам…
Иногда жрец думал, что остался здесь зря, что лучше бы уж он сопровождал колдуна в столицу, а его друг руководил здесь поисками… которые пока не увенчались успехом. Попытки проследить за псами также ни к чему не привели – не то отступники и вовсе покинули эти места, не то священные звери просто не желали выдавать их. И ведь не спросишь же!
Солдат было слишком мало, а древние лабиринты ходов, местами обрушенных, были слишком разветвлёнными. Но именно ему, Хархафу, было поручено сторожить и ждать. Каждый день был похож на другой – обход владений, ритуалы, новый виток безуспешных поисков. А к вечеру бальзамировщик в одно и то же время выходил к реке и высматривал, не шла ли от Кассара ладья с долгожданными вестями.
Этот день ничем не отличался от предыдущих. Без особой надежды Хархаф взирал на стекло вод, медно-алых в закатных лучах. Когда от излучины реки показался тёмный силуэт ладьи, жрец даже не поверил своим глазам, а потом спешно кликнул кого-то из воинов, чтоб готовились встречать гостей.
Ладья, направляемая умелым кормчим и гребцами, пристала, и на берег сошла статная женщина, которую сопровождала пара псов. Собравшиеся у пристани солдаты отсалютовали ей, а Хархаф радостно вскинул руки в приветственном жесте. Он не помнил, когда ещё был рад видеть кого-то настолько, как её – ту, которой однажды, скорее всего, предстояло стать Верховной Жрицей Стража Порога всей Таур-Дуат.
Кахэрка улыбнулась своей скупой улыбкой, так редко освещавшей её строгие правильные черты. Псы рядом с ней уже вовсю принюхивались, прислушивались к пространству. Удивительно, но псы-стражи храма пока так и не показались.
– Ну, здравствуй, Хархаф, – приветливо проговорила жрица, опустив руку на голову одного из священных зверей. – Мы прибыли, чтобы помочь тебе.
– Как это кстати, мудрая Кахэрка, – с поклоном ответил бальзамировщик. – Боюсь, я не могу порадовать тебя добрыми вестями. И хоть какими бы то ни было вестями вообще.
Жрица подняла голову, задумчиво прищурилась, глядя на храм, отбрасывавший длинные вечерние тени.
– Не беда. Я знаю, что делать.
«…Каждое живое существо и каждое Божество трепещет пред Тобой, когда раздаются раскаты Твоего грома в небе…
Один Твой шаг, один удар Твоего копья приносит погибель врагам бытия, безликим и не знающим имён.
Ты лишаешь их силы. Ладья Амна сможет продолжать свой путь в мире…
Владыка Первородного Огня, возвышенный и далеко шагающий, обитающий за пределами нетленных звёзд,
Пусть Твой могущественный лик будет милостив ко мне!» [8]
Его голос гремел по древнему святилищу, многолико перекатываясь меж стен из красного гранита, возносясь вместе с дымом благовоний под своды храма, достигая лица оживающей статуи. Божество с ликом песчаного чудовища одной рукой опиралось на большой, похожий на копьё, Жезл Силы, а в другой сжимало хопеш. На красивом могучем теле, выточенном из того же красного камня, что и стены, переливались золотые ожерелья. В полумраке сквозь тени поблёскивали самоцветы глаз – тех самых, чей огненный взор пронзал первобытную тьму небытия.
К голосу жреца Сатеха присоединился низкий хрипловатый вой двух ша. Самка сидела у его ног, благословляя ритуал своим присутствием. Самец пел чуть в стороне, за границей охранного круга. Щенки почтительно замерли в логове под наосом – им ещё только предстояло осознать в полной мере, что означало быть священными зверями своего божественного покровителя.
Сердце Колдуна радовалось живому присутствию возлюбленного Бога, которому он посвятил себя всецело, которым он жил и дышал. Этим присутствием сейчас пел каждый камень – вдохновляя, даруя Силу. От каждого нового слова призыва кровь мага вскипала сладостным пламенем, и он чувствовал себя многократно превосходящим пределы своей смертной формы.
– Я приведу Твоего Избранника в этот храм, обещаю Тебе, – прошептал Колдун, опускаясь на колени в жесте не унижения, но глубочайшего почтения, ведь разве могло быть место унижению, когда руки Бога обнимали его, возносили над всем. – Он узнает всю ту правду, которую прочим выгодно было скрыть… Но прежде, молю, помоги мне достичь другого, помоги рассечь его связи с прежней жизнью. В миг, когда все отвернутся от него, когда жрецы Собачьего Бога исполнят свой приговор, помоги мне дотянуться до того, кому даровала крупицы своего Знания возлюбленная моя Серкат… того, чьё имя Перкау.
Колдун не видел бальзамировщика никогда, кроме как издалека, не знал ни лица его, ни запаха. Зыбкий образ сейчас рождался перед его мысленным взором, но стены храма Ануи, осиянные присутствием Псоглавого, и десятки жрецов Стража Порога надёжно защищали пленника. Маг не мог соприкоснуться с ним, не мог войти в его сны и разбудить спящую сторону его Силы.
Оба – и Избранник, и жрец – были вне его досягаемости, и это вызывало в нём гнев и отчаяние, прорывавшееся даже сквозь всепоглощающую радость от ритуального соприкосновения с Владыкой Первородного Огня.
Устало Колдун опустил руки, но так и не открыл глаз, силясь разглядеть больше, чем просто зыбкий образ. Самка ша положила голову ему на плечо, делясь своей Силой и поддержкой.
И в тот же миг ему показалось, что лёгкая ладонь легла на другое его плечо.
«… моё Дитя Чуда,
Первый наследник и старший сын,
Ты, кто рождён из тьмы и звёздного света,
Ты, кто владеет пламенным Сердцем Мира…»
Любимый голос, серебристый, высокий, звенящий, как одинокая струна в пустоте, как плач холодных звёзд над пустыней, звучал далеко на границах его восприятия, хрупким эхом вторя отгремевшим словам гимнов. Он почувствовал, как под сомкнутыми веками выступили слёзы, и затаил дыхание, чтобы не нарушить момент.
«Я так боюсь не уберечь, потерять твоё наследие… О, если бы ты знала…»
Воспоминание о давних её словах, которые она говорила ему, отчётливо вспыхнуло в памяти, как если бы она, живая, сказала их ему теперь:
«Ты – всё и даже больше, чем я смела мечтать, моё Дитя Чуда…»
Дыхание ша согревало, напоминая о живительном дыхании Серкат. Никогда он не забывал её рук, её родного присутствия, как никогда не забывал её мудрость. Но как отчаянно ему не хватало Серкат, особенно в те мгновения, когда он осознавал пределы своих сил и не мог преодолеть их даже во имя её памяти!
«Помоги мне сохранить ещё часть тебя, как не сумел сохранить тебя всю… Помоги спасти их,
