Худенькое тело, скрюченное судорогой, по инерции перевалилось через подоконник, засыпанный битым стеклом. Зависло в оконном проеме. Из предплечий и коленок, порезанных о блестящие осколки, брызнула кровь.
Борис прыгнул к окну, надеясь поймать, удержать…
Пальцы схватили воздух. Над подоконником мелькнули худые ноги. Трепыхнулся подол грязного лоскутного платьица.
Малолетка выпала из окна вниз головой.
Хрусь! Даже здесь, на пятом этаже, был слышен тупой звук от удара об асфальт.
Борис видел, как парализованное тело соприкоснулось с землей.
И как по земле расплескались мозги ребенка.
На подоконнике, в пыльных стеклянных россыпях, алела кровь.
Внизу в позе эмбриона лежало неподвижное тело. Даже смерть оказалась не в силах расслабить сведенные парализатором мышцы.
Борис выругался еще раз. Поудобнее перехватил автомат.
Все прошло слишком шумно. Больше не было нужды таиться. Если на этаже есть другие дикие, они уже знают о вторжении в здание.
Он бросился обратно на лестничную площадку — проверить не осмотренные еще помещения.
— Берест! Что происходит? — затрещал шлемофон.
Ухо требовал ответа. Ничего, подождет сержант.
Борис заглянул во все дверные проемы…
— Берест? Ты жив там, мать твою, или как?!
Осмотрел каждую комнату.
— Слышишь меня, Берест! Ответь!
И лишь убедившись, что на этаже никого больше нет — ответил:
— Слышу.
— Автоматчика достал?
— Достал.
— Держись, мы идем! Скоро будем.
Держаться? Он усмехнулся. Да какие проблемы.
Можете не торопиться, товарищ сержант. Теперь-то куда спешить? Борис подошел к окну. Встал так, чтобы атакующие видели: свой. Чтобы не всадили ненароком шприц или пулю.
Через площадь бежали, пригибаясь, пятнистые фигурки. К дверям, к окнам, к балконам.
— Сколько диких в доме? — снова раздался в шлемофоне голос Уха.
— Двое, — тусклым голосом ответил Борис. — Хотя теперь уже один.
«Всего-навсего один трес-балл», — проползла вялая мысль.
И минус три шприц-ампулы.
Неоправданный перерасход боеприпасов его почему-то не особенно и расстроил.
— Ты че гонишь, Берест? — В голосе Уха послышались беспокойство и угроза. — Какой на хрен один?!
— Я не гоню, — устало отозвался Борис. — Говорю, как есть. Во всей пятиэтажке только один дикий. Остался один…
Он присел возле парализованного мужика. Бородача еще била мелкая дрожь. Изо рта текла струйка пенистой слюны. Из зажмуренных глаз — слезы.
Пришлось приложить немалые усилия, чтобы извлечь оружие из сведенных судорогой пальцев.
Старый-престарый покоцанный калаш. Треснувший, стянутый скобой и обмотанный изолентой приклад. Два магазина — тоже на изоленте.
Борис отсоединил рожки. Не торопясь, один за другим выщелкнул на голый бетонный пол патроны. Просто так, чтобы хоть чем-то себя занять.
В первом магазине оставалось три патрона. Во втором их было всего два.
Борис перевел взгляд на дикого. Для себя, видать, берег, второй магазин, для себя и для дочки. Только воспользоваться им не успел.
Впрочем, девчонке-то уже все равно.
Борис покосился на приоткрытую дверь. В двери торчала игла от шприц-ампулы. За дверью было видно окно, из которого выпрыгнула дикая. Может, в самом деле такой выход для нее — наилучший.
А как бы он сам поступил на ее месте?
А на месте ее отца?
Борис вздохнул. Этого лучше не знать. Никогда лучше не узнавать такого.
— Да, не повезло тебе, папаша, — без издевки, с искренним сочувствием обратился к дикому Борис. — По всем статьям не повезло.
Дикий не ответил. Не в человеческих силах разговаривать, находясь под действием хэдхантерского парализатора.
Интересно, а понимает ли вообще борода, что происходит? Знает ли, что потерял дочь? Способен ли осмыслить, что утратил свободу? Или лошадиная доза обездвиживающего препарата парализует не только тело, но и мозг? Или болезненная инъекция вместе с мышцами скручивает в тугой узел и разум тоже?
Почему из зажмуренных глаз дикого текут слезы? Откуда они? Что это за слезы? Слезы боли? Слезы бессильной ярости? Слезы отчаяния?
Чем больше всматривался Борис в слезящиеся глаза сильного, здорового, но совершенно беспомощного мужика, тем сквернее себя чувствовал. Чем глубже пытался проникнуть в мысли треса, тем меньше ему нравилась работа хэдхантера.
И тем отчетливее он понимал одну простую вещь. Выполнять он эту проклятую работу будет старательно. Еще старательнее, чем прежде. Из кожи вон лезть будет! Землю рыть будет! Лишь бы всеми правдами и неправдами заработать побольше баллов — и в этом рейде, и в последующих. Лишь бы быть в группе на хорошем счету, лишь бы нужным быть и полезным.
Лишь бы остаться по эту сторону трес-линии. Лишь бы, не дай бог, не выпихнули на ту…
Работа была сделана. Хутор — зачищен. Добыча — погружена в тресовозки. Ее оказалось не так много, как рассчитывали хэдхантеры, но все же больше, чем после первого сафари.
Борис был в числе тех, кому достались заветные трес-баллы, однако ни радости, ни удовлетворения он от этого почему-то не испытывал. Общаться ни с кем не хотелось. Борис сидел один, в сторонке, привалившись спиной к колесу трес-транспорта. Хэдов поблизости не было, и это его устраивало вполне. Из головы не выходила та девчонка, разбившаяся об асфальт.
— Эй, пятнистый!
Борис вздрогнул. Огляделся. Рядом — никого. Зато над головой в борту тресовозки темнело окошко, забранное решеткой.
Такие окошки предназначались для вентиляции и наблюдения за пленниками во время стоянок. Но через них же дикие тоже могли видеть своих конвоиров. Вот Бориса и увидели…
— Сколько ты заработал на этот раз?
Борис разглядел за стальными прутьями знакомое лицо. Ну конечно! Чернявая! Дикарка опять будет капать ему на мозги?
— Заткнись! — шикнул Борис.
И без нее сейчас паршиво. Да и вообще… Разговаривать с пассажирами тресовозок не положено.
Но как же, заткнется такая!
— Что, неудачная охота? — в голосе дикарки послышалась насмешка, — Мало народу настреляли? С личными баллами напряженка? Поэтому ты такой злой, да?
— Слушай, пасть закрой, а! — огрызнулся он.
— А может быть, тебе уже противно то, на что ты подписался?
Борис скрежетнул зубами. В точку, сучка! В самую точку попала!
— А ведь твоя служба только начинается, пятнистый.
Он молчал. Однако от тресовозки не отходил. Слушал…
— И дальше будет только хуже.
— Откуда тебе знать, как будет дальше? — процедил Борис.
Да, говорить с дикими запрещено, но слова рвались сами. После этой охоты хотелось выговориться. Хотя бы так. Хотя бы здесь. В конце концов, никто из сослуживцев его сейчас не видит и не слышит.
