Ознакомительная версия.
Спички тянули не один раз. Тянули так, тянули эдак…
Мне выпало идти на юг, а в напарники судьба посулила Гаврилу. Я решительно ничего не имел против: боцман, конечно, крут нравом сверх меры и рука у него тяжелая, но именно эти «достоинства» не единожды спасали наши шкуры.
Северскому предстояло путешествие на север. Мы даже посмеялись над совпадением, а отец Савватий сказал, что видит в выпавшем жребии знак Божий и что офицеру обязательно повезет. В компанию Северскому записались два матроса. Гальванера Лаптева и отца Савватия ожидала дорога на запад, трех оставшихся моряков — путь на восток.
В убежище мы спустились, когда небо стало темно-коричневым. Перед этим ветер стих, словно копя силы, а затем ожег холодом. Тонны каменного крошева — мелкого и острого — с умопомрачительной скоростью понеслись над равниной. Пыльные струи жалили, будто тучи пакостного гнуса, настырно пытались проникнуть в рот, в нос… В общем, мы поспешили спрятаться.
Но землянка, сооруженная на скорую руку, не желала служить надежной защитой. В овражек задувало, отовсюду клубилась пыль. Мы кашляли, чихали, плевались. Чтоб хоть как-то согреться, нам, здоровым мужчинам, пришлось жаться друг к другу, словно телятам в стойле.
Эта была страшная ночь. Я не знаю, удалось ли кому-то из моряков сомкнуть глаз (о возможности выспаться я не заикаюсь вовсе). Ветер выл и стенал, подпрыгивала крыша, собранная из фрагментов обшивки «камбалы»; мы опасались, что в любую секунду она может сорваться и унестись в пустыню.
Очевидно, мы впали в оцепенение, в состояние, наподобие того, в котором насекомые пережидают холода. Быстротечные сновидения, посетившие меня, были мрачны и тягостны. Я видел себя опустившим руки в лохань с похлебкой из человечины. Мне приходилось вылавливать серые разваренные куски, опознавать типы ткани, будто на экзамене по гистологии, а затем съедать их. И я никак не мог прервать отвратительное занятие: во-первых, я был чертовски голоден, во-вторых, меня тут же забросали бы камнями стоящие за спиной «хозяева»…
Перед рассветом воцарилась долгожданная тишина. Мы не нуждались в чьих-либо понуканиях или уговорах: едва буря прекратилась, поползли наружу, вяло передвигая замерзшими членами. Все с тревогой поглядывали в очистившиеся небеса: не раздастся ли в вышине рев двигателей разыскивающего нас летуна.
Сейчас же мы узнали, что в отряде убыло. Умер фельдфебель Ёлкин, его тело пролежало ночь между мною и отцом Савватием, оно даже не успело окоченеть. На лице седоусого моряка застыла полуулыбка — дай бог, если его забрал из этого ада добрый ангел. Ёлкина вынесли наружу. Сразу начался дележ его нехитрого добра. Кому-то достались запасные сапоги, кому-то — вторая фланелевая рубаха, кому-то — еще один пропитанный кислым потом полосатый тельник.
Похороны грозили обернуться очередной проволочкой и излишним риском. Всем не терпелось убраться подальше от наполовину погребенного песком остова «камбалы». К тому же многие верили, что удастся отыскать еду и воду, стоит только отойти на версту или две. Я не разделял этот необоснованный оптимизм, мне думалось, что пусоши тянутся на тысячи верст и что мы, измученные и истощенные, ляжем костьми на второй или на третий день пути.
— Идите с Богом! — благословил нас отец Савватий. — Да ниспошлет вам Всевышний манну небесную, а Богородица — свой покров! Ступайте! Ну а мы с Кириллом позаботимся о покойнике.
Маленькое усатое лицо Лаптева сжалось и стало походить на кукиш.
— Не поминайте лихом, братцы! — пролепетал он, глотая слезы. — Даст Бог, свидимся!
И все: энтузиазм сразу куда-то подевался! Невообразимое уныние охватило каждого. Моряки принялись обниматься, хлопать друг друга по плечам, прощаясь. Звучали печальные голоса, то и дело кто-то ронял слезы, растрачивая невосполнимую влагу понапрасну.
— Да что вы рассиропились, как кисейные барышни! — бурчал Северский (сам артиллерист держался от остальных особняком). — Нам предстоит два дня пути вперед и еще два дня — назад! Всего-то! Карманы лучше распорите, чтобы жратвы побольше в них влезло — этих жаб с поросячьими хвостами, грибов-тошнотиков… Через четыре-пять дней снова соберемся вместе. Помянёте мои слова!
— Гаврила! — окликнул я боцмана. — Соловья байками не кормят! Пошли!
— Потопали, пока ноги идут, — согласился мой напарник.
Мы еще раз пожелали нашим друзьям по несчастью удачи и отправились в путь. Горизонт казался таким близким. Протяни руку — и ты уже на другом конце света…
Поначалу мы и десяти шагов не могли сделать, чтобы не оглянуться назад. Тоска сжимала сердца; Гаврила разделял мою уверенность, что дорога предстоит в один конец. Мы не строили иллюзий: шансы отыскать еду и воду в пустыне чужой планеты до того, как мы потеряем способность двигаться, были эфемерными.
Мы видели, как возле песчаного холмика, выросшего за минувшую ночь и скрывшего место крушения летающей машины, копошатся две темные фигурки. Это отец Савватий и Лаптев, не имея возможности выкопать могилу, сооружали над телом Ёлкина насыпь из камней. А потом горизонт поглотил и их.
Вдвоем. Только вдвоем против враждебного человеку мира. Вдвоем, на лоне плоской каменистой долины, абсолютно безжизненной, открытой ветрам и чужим взорам. Не было ни конца ни края этой великой пустоши.
Час или два прошагали молча, затем стали перебрасываться фразами на отвлеченные темы.
— Павел Тимофеевич, а жена у тебя есть?
— Нет, Гаврила.
— А чего так?
— Да как-то не случилось. И к лучшему, наверное. А то, представь, сейчас бы гадала: куда супруг запропастился?
— Да, верно. Того гляди, решила бы, что потонул вместе с броненосцем.
— Точно. А что, ты женат, Гаврила?
— Нет. Детей зато много. Стало быть…
— Ха! Это как?
— Как, как! Вот так — много баб за свою жизнь я попортил. У меня, почитай, в каждом порту… как в той поговорке… по две, а то и по три. А скольких силой взял! За это, наверное, сейчас и расплачиваюсь…
Замолчали. Не знаю, о чем думал Гаврила, я же лихорадочно пытался отыскать в своей биографии хотя бы одно прегрешение, за которое меня могло постигнуть столь суровое наказание — быть извлеченным из мира людей и переброшенным через пустоту космоса на чужую планету. Решительно ничего не припоминалось. Да и вообще, прошлая жизнь теперь представлялась каким-то сказочным сном. Как будто настоящими были лишь опостылевший голод, ржавые пески и выветренные камни. Как будто я родился две недели назад, а воспоминания о детстве, о юности — крепко сделанная фальшивка, вроде театральной декорации. И не было у меня никогда родителей, старшего брата, дома в Москве и родового имения в Смоленской губернии…
Ознакомительная версия.
