эрогенная зона, дрожащий живот, пупок (где сказано: «О пупок, вмещающий унцию розового масла!» — «Тысяча одна ночь» или «Песнь песней»? — да тут только соль добывать, залив Кара-Богаз-Гол, который теперь почти в Турции!), спустился к лобку и только едва-едва забрел во влажные слипшиеся колечки, не пошел дальше, остановился на опушке рощи, хотя Инкина рука приглашающе коснулась затылка. Ладно уж.
Набросил на Инку простыню, задержав взгляд на стройном длинноногом теле с шоколадными — русская, откуда же? — крупными сосками.
— Ухайдокал я тебя?
— Ничего, — шепнула она, — спасибо.
— Пойду подхарчусь, а ты сосни пока.
— Я уже. — Слабо улыбнувшись, она указала на свой распухший рот.
— Пошлячка. Даже я до такого не опускаюсь.
— Ты нежный, хоть и жуткий, а бабам можно, мы грубые.
В холодильнике у Инки кое-что нашлось. Он вытащил и поставил на огонь обширную сковороду с обжаренными в масле и затем протушенными баклажанами под сыром. Соорудил бутерброд. Открыл пиво.
Было странно снова есть, хоть и это чувство странности он тоже испытывал уже не впервые. Так — или иначе всякий раз заново приходилось вспоминать вкус того или другого продукта, напитка. А вот собственные пристрастия в нем засели, оказывается, гораздо прочнее. Баклажаны он обожал, никогда не забывая об этом, а, например, к жареной свиной печени, еще одну сковороду с которой он обнаружил в самом низу, его ничто не заставило бы притронуться.
Процесс еды. Насыщение организма для сохранения его работоспособности и нормального функционирования. Об этом чрезвычайно скоро забываешь, как только расстаешься с функционирующим организмом как таковым.
А еще в холодильнике был торт. Большой. Слишком большой, чтобы не полюбопытствовать, поэтому он вытащил коробку и нескромно заглянул внутрь. Торт был свадебный.
На белом, обрамленном чуть розоватой глазурью поле располагался флердоранж из высоких сахарных лилий, напоминавших корону. В середине каждой лилии торчали тычинки из крема на тонких стебельках, и в каждой тычинке сидело по алому брусничному глазку. По розовому разливу россыпь голубеньких цветочков. Никаких надписей, что в общем-то не характерно для свадебного торта.
Торт занял свое место. В холодильнике было и шампанское. И «Смирнофф» — два литра. И всякие баночки и деликатесные упаковочки. И разнообразные рыбные нарезки. И соусы-майонезы. И…
— Эй! — крикнул он в комнату. — У тебя сегодня сабантуй? Наворочено на Маланьину свадьбу.
— Ага, — сказала Инка, плюхаясь в простыне на табурет под полочками и зевая. — Ой! — Прервав зевок, сморщилась и пересела так, чтобы быть на одной ягодице. — Всю мне… тело истерзал. Замуж я выхожу, помолвка сегодня.
— Здесь?
— Здесь. — У тебя?
— У меня.
— И именно помолвка, а еще не свадьба? — Он Понял про торт. — И во сколько же?
— Да вот часа через два первые гости начнут идти.
— Ну ты даешь, — только и нашелся он. — Спохватился: — Погоди, а почему не в доме жениха, как положено? Невеста-то вроде как непорочной должна быть, а значит, и в дом к ней жених ни ногой. Или я путаю?
— Не знаю, что и ответить вам, сударь мой, — сказала Инка, потягиваясь в притворной задумчивости. — Похоже, я допустила ошибку, допустив вас к утреннему приему… тьфу! «Допустила, допустив» — ляпсус, снимается. И вообще все снимается!
Сбросив простыню, она с воплем «Гоп-ля-ля!» повисла у него на шее.
— Здравствуй! — Она назвала его по имени. — Не поздоровались ведь еще, не успела я дверь открыть, как оказалась в койке.
Имя, которое Инка произнесла, не было настоящим.
Выполнив работу, которую делал теперь, он, если так можно назвать, обращался с вопросом. Ему опять-таки, если это можно так назвать, отвечали. Если — нет, тогда он снова выполнял свою работу и снова спрашивал.
В случае положительного ответа детали его не касались. Он просто оказывался здесь в таком виде, в каком надо, в каком ему разрешили здесь бывать. Собственно, внешность у него оставалась без изменений в сравнении с тою, с которой он был когда-то просто обыкновенным живущим в этом Мире человеком.
Разумеется, это было недоступно пониманию. Или, наоборот, совсем просто, но тогда непереносимо жутко.
А та работа, что он выполнял… Там, где это происходило, Времени не было. Совсем. Там было нечто иное.
Он решил остаться на сабантуй. Инка уговорила.
Не очень-то он представлял свою роль на этой помолвке, но любопытство разобрало: с мужьями ему прежде, давным-давно, когда-то, сталкиваться приходилось, а с женихами еще нет. С одним мужем даже водку пили на предмет возвращения супруги, которая, кстати сказать, была уже не с ним, а с кем-то еще, и мужу следовало пить водку там.
Наскребя в себе остатки порядочности, он все же предостерег Инку:
— Девочка, не дури. Из-за собственной, — и назвал предмет своим именем, — можешь испортить намечающуюся личную жизнь.
— Чего ты про мою личную жизнь знаешь, — отпарировала Инка. — Может, она у меня только в, — и она тоже назвала предмет своим именем, — и расположена?
Порядочность кончилась, он не мог не воспользоваться столь прямым предложением, и еще час они провели в постели.
Впрочем, к началу «хода гостя» все уже было пристойно, Инка застелила белье хрусткое, «ненадеванное», и на китайском покрывале было столько (же морщин, сколько их на койке образцово-показательного воина. Сперва он чинно пил чай, а с приходом первой пары — молодые, Инкины ровесники, с тихим младенцем в рюкзачке на папином животе — был мобилизован на устройство стола.
«Итак — «месье Жан». Музыка, танцы… Да ведь до полуночи времени еще много. Нет, даже не в полночь, сакраментальный час, мне надо успеть до двух».
Он с готовностью ставил тарелочки и открывал баночки, нарезал и раскладывал. Что-то такое шутил со все прибавляющимися помощницами, чьи спутники — в основном очень молодые мужья с младенцами, как один тихими и рюкзачковыми, — сбились в комнате на («еще неостывшей», — подумал он) софе и обсуждали свое. Как он урывками разобрал — что-то компьютерное.
Представлен он всем был по имени-отчеству, но молодые мамы-помощницы уже называли его просто по имени, хоть и на «вы», конечно. «Разумеется, разумеется, Наташа, Ольга, Марина, какие могут быть вопросы, пожалуйста, с Инкой мы тоже по именам…»
Отчего-то последнее им всем сильно понравилось.
Инка появлялась то там, то тут. Что уж там делала, неизвестно, а здесь, на кухне, не столько участвовала в процессе, сколько следила зорким поголубевшим глазом, чтобы подружки в непринужденном общении не зарывались, не вольничали, глазками не стреляли, крутыми бедрами в обтягивающих джинсах не терлись, молодые крепкие груди в вырезах, нагибаясь у него перед носом, не демонстрировали.
