- Он, между прочим, еще не ушел. - меж тем продолжил Бернард Рот. - Так что можешь сам спросить у юноши все, что тебе интересно. Как лечащий врач - не возражаю.
Герзе, лазарет I-го батальона 100-го горного полка
12 марта 1940 г., 08 часов 35 минут
- Ну, молодой человек, как самочувствие? - преувеличено бодро поинтересовался у паренька фон Берне. Оберягер Бюндель перевел вопрос, попытавшись изобразить интонацию.
«Боже ж ты мой, прав Берко, тысячу раз прав, - подумал оберлейтенант. - Хоть отъестся мальчик. Вот же, без слез не взглянешь. Лысенький, тощенький - кожа да кости - ну ровно цыплак ощипанный. В чем душа держится-то? И ведь не потонул! Было б сало, понятно отчего, а при таком теловычитании как у него, плавучесть должна быть отрицательной».
- Говорит, что вроде бы неплохо, только голова кружится и тошнит немного. Еще жалуется на небольшой звон в ушах, - сообщил Бюндель.
- Ну, это ерунда. - улыбнулся оберлейтенант. - Сотрясение. Помню, на чемпионате по боксу между полками, меня один бугай из «Великой Германии» так приложил, что я потом три дня пластом лежал. Врачи еще удивлялись, чему у меня там было сотрясаться?… Курт, а вот переводить последнюю фразу было вовсе не обязательно. Так, о чем я? А, собственно, расскажите мне, как вы оказались на том корабле, куда плыли, ну и кто же вы действительно есть, Гейнц Гудериан?
Мальчик внимательно выслушал перевод вопроса, кивнул, понял я вас, мол, набрал воздуха в легкие и начал рассказывать.
Отец Генки был офицером еще в той, царской армии. Не генерал, или полковник какой, нет. Обычный пехотный прапорщик. Умом ли, иными ли какими талантами, он выбился в офицеры из нижних чинов, это теперь уже вряд ли кто-то сможет сказать, однако о своем социальном происхождении не забыл, и когда в октябре 1917-го грянула Революция, ее поддержал. Не подозревал тогда еще прапорщик Андрей Кудрин, что именно из-за своего офицерского прошлого уже через двадцать лет он, из героев, проливавших кровь на полях Гражданской за благо трудового народа, превратится в «неблагонадежный элемент», во врага того самого народа, за который насмерть рубился с белогвардейцами. Не знал, что, выступая на стороне восставших, тем самым «втирался в доверие, с целью вредительства», что в званиях рос затем не по заслугам, а лишь исключительно как «участник контрреволюционного заговора». И что на три разведки разом работает, тоже не знал.
Мать Генки, как «пособницу», забрали вместе с отцом, да вместе с ним же к стенке и поставили. Ну а Генка… То ли не поднялась рука у следователя на несмышленого пацана, то ли заступники из отцовых друзей, не сумевшие помочь отцу, так хоть о сыне решившие порадеть, сыскались, то ли еще случилось что - отправили Генку в детский дом. На Кавказ, от столиц подальше.
Там и обитал Генка Кудрин последние три года. Плохо ли, хорошо ли… Зато живой. Клеймо «сын врага народа», конечно, никто не отменял, и уже теперь парень понимал, насколько труднехонько ему придется в жизни, когда придет время выйти из приюта, но в самом детском доме он был не единственный такой, так что по этому основанию рукоприкладства от более сильных воспитанников ожидать не приходилось - любого задиру враз бы толпой замяли, появись в его придирках хоть намек на судьбу родителей. По иным другим - это запросто, вплоть до глупого «В морду получить заказывал? Нет? Ерунда, оплачено!»
Впрочем, жизнь не была такой уж беспросветной. Пускай жилось голодно, пускай силенками он не удался в отца - при недоедании-то и не удивительно, - зато рос жилистым и выносливым. Нет, не был он каким-то мальчиком для битья. Остервенело отбиваясь там, где у него не было ни малейших шансов устоять, вместо того чтобы стерпеть несколько пинков и затрещин, был он несколько раз изрядно бит… и оставлен в покое со словами «ну его нафиг, блаженного. Еще до смерти пришибем». Хотя, на самом деле причиной тому была насквозь прокушенная ладонь одного из вожаков.
«Вот так вот мы и жили, спали врозь, а дети были», прокомментировал все сказанное парень, ввергнув Бюнделя в ступор - тот попросту не знал, как это перевести.
А потом был страшный день, третье марта, когда на Батуми с небес начали падать бомбы, осколки зенитных снарядов и сбитые самолеты. Какие объекты были приорететными целями для англо-французских пилотов, Генка, конечно же, не знал. Знал он другое: и бомбы, и сбитые машины, упали, по большей части на жилые дома. Город затянуло дымом пожаров, с которыми не справлялись команды брандмейстеров, люди растаскивали завалы, пытаясь вытащить уцелевших под ними родных - да хоть бы и не спасшихся, хоть бы и просто тела своих близких, - и гибли под обрушающимися конструкциями, уцелевшими, стоящими после взрыва, но держащихся, что называется, «на соплях». Власти страны оказались готовы к отражению агрессии. А вот к устранению последствий агрессии, мягко говоря - не очень.
Ко всем прочим бедам, на Кавказе, многие районы которого и так числились живущими при Советской власти лишь номинально, вдруг оказалось множество этой самой властью, да и просто представителями других народов, а то и тейпов, обиженных и угнетаемых. И если в Крыму и на Украине хотя и начали изредка постреливать, но в целом жить там оставалось можно, то Кавказ полыхнул. Откуда только оружие-то взялось?
Откуда - этого, Генка, конечно же не знал. Зато отлично знали в организации «Прометей», чутко направляемой британской SIS, французским Вторым Бюро Генштаба и польской «Экспозитурой». Не знал Генка и того, что крымские и украинские схроны так и сгинут в безвестности или, со временем, будут обнаружены, не дождавшись ожидаемого немецкого вторжения, на которое так рассчитывали западные кукловоды советских националистов. Откуда обычному детдомовцу догадываться о столь высоких материях? Определенно неоткуда.
А вот Валерий Минаевич Бакрадзе, Председатель СНК Грузинской ССР, если и не был посвящен во все детали происходящего, то уж всяко знал и понимал многое. А еще он знал Кавказ и народы его населяющие. Именно по его распоряжению детдомовцев, престарелых, и всех прочих, о ком некому будет позаботиться, буде тут воцариться анархия, начали грузить на пароходы и направлять в Одессу и Севастополь. Так, по мнению Бакрадзе, у них было гораздо больше шансов выжить. И не его вина, что капитан тихоходной, дореволюционной еще постройки посудины, отчего-то решил везти свой живой груз не напрямик через Черное море, а прокрасться вдоль турецкого побережья, а затем, на долготе Севастополя, повернуть строго на север. Как показала история, перехитрил он и самого себя, и своих пассажиров всем гуртом.
