Варчук преподавал точные науки — математику и астрономию, Клеменс — биологию и химию. Оба почти следовали каноническим курсам обучения. Но лишь внешне. На самом же деле они методично подводили детей к осознанию того, что не существует в мире полностью абстрактных понятий, всё так или иначе связано с изменениями живой природы. Себе Маша оставила языки, литературу и искусство и пользовалась безусловным предпочтением учеников. Дети её выделяли среди прочих. Надо полагать, не только как единственную женщину в педагогическом коллективе. Она им просто и несомненно нравилась больше всех. Хотя взрослые мальчишки всё же тяготели к Никите.
Так происходило в первые месяцы. Потом часть пилотов отсеялась и занялась адаптацией неофитов, во множестве появившихся после первых экспедиций внутри Системы. Их осталось шестеро. На целый год. Пока не подоспели новые учителя, опять же из тех, кто прошёл инициацию во время полётов. Возникли новые школы, но их Центры тем не менее оставались базовыми.
Детишки изначально попадались самые разные. С одними было трудно, с другими — наоборот, всё получалось само собой. Очень часто приходилось необычайно долго убеждать родителей, особенно состоятельных, что их чада не подходят для обучения в созданной системе. Всё большая известность и результаты их методик иногда служили неважную службу. Рождались даже легенды, что их школы — нечто вроде колледжа Гарри Поттера, и там обучают сверхспособностям, подобным волшебству. А кто же не хочет, чтобы его отпрыск стал всемогущим. Поэтому иногда приходилось серьёзно отбиваться.
Маша вспомнила, как восемь месяцев назад, некий довольно известный и безусловно уважаемый в своих кругах бизнесмен привёл в иркутский Центр своего семилетнего сына. Облик папаши юной учительнице совершенно не понравился. Был он плотно сбит, а скорее даже коренаст, коротко стрижен, одет в свободного покроя дорогой костюм с претензией на демократичность. Но больше всего Маше не понравились его глаза — цепкие, оценивающие, наглые глаза человека, абсолютно уверенного в себе самом и в своём праве делать с другими всё, что он пожелает. Несмотря на слова Маши о том, что группы давно сформированы, обучение идёт полным ходом, уже середина второй четверти и ради одного, пусть даже очень способного мальчика никто ничего менять не будет, визитёр заявил, что он хочет устроить своё чадо именно в эту школу, а посему так и будет, невзирая на любые трудности и преграды.
— Ну хорошо, — немного уступила Маша и вызвала Клюева. — Макс, посмотри, пожалуйста, парнишку. Побеседуй с ним.
— Прошу сюда, — Клюев приоткрыл дверь в соседний кабинет и, молча ухватив за плечо пацана, упорно не отводящего взгляда от пола, подтолкнул его вперёд.
Пацан оказался, что называется, полным дубликатом папаши. Едва выпав из поля зрения родителя, он тут же приосанился, задрал нос и стал с пренебрежительным видом осматриваться вокруг. Потом он по-хозяйски прошёл к мягкому креслу и вольно раскинулся в его глубинах, задрав ногу в умопомрачительной кроссовке на подлокотник.
— Ну, и чему же ты хотел бы научиться? — Клюев мгновенно оценил произошедшую метаморфозу.
— А вы можете научить меня злу? — вкрадчиво осведомился отпрыск славного бизнесмена, заранее исполнившись презрения по поводу возможностей будущих учителей.
У Клюева даже руки опустились.
— Чему? — недоумённо спросил он, полагая, что слух сыграл с ним скверную шутку.
— Злу! — гораздо громче повторил пацан и вызывающе оттопырил нижнюю губу.
— Зачем? — кратко поинтересовался Макс.
— Потому что зло всегда побеждает, — ещё более презрительно, как полному недоумку, объяснил малолетний сатанист, вероятно, насмотревшийся западных ужастиков. — Все вокруг должны подчиняться мне.
— Это почему же? — усмехнулся Клюев.
— Потому что все вы дерьмо по сравнению со мной! — с безмерным убеждением заявило юное дарование.
Тон его не допускал сомнений.
— Да ну? — мягко удивился Макс, и в глазах его мелькнула опасная искра. — Я сейчас докажу тебе обратное.
Невзирая на негодующее шипение, он выволок ещё не оперившегося хозяина жизни из кресла и аккуратно поставил на ноги. Затем взял его за шкирку и повёл из кабинета. Так они и предстали перед папашей — Макс с непроницаемым лицом и красный от возмущения отпрыск, не успевший накинуть накинуть на себя благообразную личину.
— Эт-то что такое!? — С грозно нахмуренными бровями уважаемый бизнесмен начал приподниматься со стула, сверля Клюева уничтожающим взглядом. — Да я тебя сейчас…
В глазах пилота опять мелькнуло нечто неуловимое, и источающего гнев посетителя враз повело обратно.
— Ваш мальчик не сможет заниматься в нашей школе, — вежливо сообщил Макс, стараясь не смотреть на растерянную Машу. — Рекомендую подыскать ему другое заведение.
— Да, — неожиданно вяло согласился вельможный родитель. Он неуверенно встал, напоминая движениями плохо отрегулированный механизм, взял мальчишку за руку и тихо пошёл к двери. У порога он остановился, слегка повернул голову и совсем уж задушенным голосом выдавил: — Извините за беспокойство.
— Ну что вы! — Клюев являл собой образец воспитанности. — Всегда рады помочь. Прощайте.
Дверь за визитёрами бесшумно закрылась.
— Извини, подружка, — виновато сказал Макс, повернувшись к укоризненно взиравшей на него девушке. — Не смог удержаться. Достал меня этот шкет.
Некоторое время в кабинете царила полная тишина. Маша отвернулась к окну и что-то там сосредоточенно высматривала. До чего же Макс с Никитой похожи, думала она. Конечно, не внешне, а некой внутренней наполненностью. Целостностью какой-то, не допускавшей под давлением извне ни компромиссов, ни уступок. Словно они родились и выросли в одной семье, а потом почему-то попали в разное окружение. Наверное, имелись тому скрытые причины, но Маша пока о них не догадывалась…
Наконец, когда пауза уже затянулась почти до неприличия, она вновь глянула на Клюева и как-то неуверенно кивнула:
— Может быть, ты и прав. Сколько можно объяснять незрячим, какого цвета радуга…
Дорин, закинув ногу на ногу, удобно расположился прямо в воздухе. Рядом с ним прохаживался Тёрнер, задумчиво терзая себя за нос. Седых, утопая в мягком кресле, сидел, закрыв глаза. Из-за массивной дубовой двери доносился гомон перемены. «И ничем они не отличаются от обычных детей, — думал Женя. — По крайней мере, вопят и носятся точно так же, как мы когда-то. Вот только мы в их возрасте даже и не подозревали, что одним усилием воли можно менять мир. А эти уже входят во вкус, только успевай приглядывать. Натурально, экзерсисы пока самые невинные, но всё же, всё же…» Справа, заходя на очередной виток, прошелестел подошвами по толстому ворсу ковра Тёрнер, и Седых невольно приподнял ресницы.
