– Спит, – незаметно подмигнув напарнику, ответила Людочка. – Умаялся… Сейчас разбужу.
Едва она откинула уголок конверта и дунула в красное детское личико, как раздался богатырский рёв, достойный души Ахилла или Ильи Муромца. Цимбаларь с довольным видом убрал руку из кармана.
Кульяно прикрыл глаза, подпёр голову кулаком и стал с неподдельным вниманием вслушиваться в детский плач, словно бы это действительно была исповедь исстрадавшейся души, только что вышвырнутой из родного тела.
По прошествии примерно пяти минут, когда стенания стали ослабевать, он сказал, чуть приоткрыв один глаз:
– Вы его пощекочите чем-нибудь или в крайнем случае ущипните… Информации, знаете ли, пока маловато.
Людочка бесцеремонно встряхнула младенца, дунула на него посильнее, и плач почти мгновенно достиг уровня, соответствующего рёву турбин стартующего истребителя «МиГ-29» или крику восходящей звезды отечественного тенниса Алёны Шумиловой, отражающей подачу соперницы на тайм-бреке.
Издевательство над ребёнком длилось ещё минут десять, и к концу этого срока он уже не плакал, а только тяжко, с перерывами всхлипывал.
– Притомился, – сказала Людочка, сохранявшая удивительное хладнокровие. – Можно, я его покормлю?
– Пожалуйста, пожалуйста! – Кульяно с нескрываемым интересом уставился на её бюст. – Не стесняйтесь.
Однако, вопреки ожиданиям, молодая мама извлекла из сумочки рожок с молоком и сунула его в детский ротик. Раздалось жадное чмоканье.
– Мы вас слушаем, профессор. – Цимбаларь деликатно кашлянул в кулак.
– Ну что можно сказать… – Кульяно откинулся на спинку кресла, как бы демонстрируя этим своё возвращение из мира ангелов в наши суровые будни. – Душа, бьющаяся в тесной оболочке нового тела, не способна осознать окружающую действительность. Слова, произносимые ею сейчас, это не связный рассказ о прошлой жизни, где упоминаются имена, даты и географические названия, а всего лишь горестные стенания, жалобы на свою долю.
– Зачем ей жаловаться, переселившись из дряхлого старческого тела в новенькую оболочку? – удивился Цимбаларь. – Тут ликовать надо.
– Кое-кто, замечу, и ликует. Но это случается крайне редко. За долгие годы совместного существования душа так прирастает к телу, что воспринимает естественный процесс разъединения как мучительную травму. Тем более что на первых порах новое тело кажется ей клеткой, а то и гробом. Она не способна управлять ни его движениями, ни его чувствами. Гадить под себя и осознавать это – не очень-то приятно. Пройдут долгие годы, прежде чем тело и душа вновь сольются воедино. Но к тому времени прежняя память будет давать о себе знать лишь мимолётными видениями, называемыми у нас «дежа вю»… Это я к тому, что от прослушивания плача новорождённого нельзя ожидать чересчур многого. Конечно, есть великие души, выдающие себя первым же сказанным словом, которое одновременно является и последним словом предыдущего хозяина, зафиксированным в воспоминаниях современников. Например, одна девочка пяти дней от роду всё время повторяла: «Поцелуйте меня в задницу, палачи!» Из достоверных источников известно, что таковы были последние слова наполеоновского маршала Нея, казнённого роялистами.
– Такую фразу могли произнести тысячи, если не миллионы людей. – Цимбаларь с сомнением покачал головой. – Вот если бы, к примеру, девочка упомянула именно королевских палачей, тогда совсем другое дело… Между прочим, в музее Владимирского централа имеется фотокопия надписи, сделанной в ночь перед расстрелом знаменитым налётчиком Пашкой Кречетом: «Поцелуйте меня в жопу, совдеповские палачи!» Как видите, один к одному.
– К сожалению, на ангельском языке не может существовать таких понятий, как «королевский», «совдеповский», «фашистский» и так далее. Это слова-уроды, придуманные смертными людьми, а ангелы употребляют только возвышенные, вечные понятия. Найти им аналоги в человеческой речи не так-то и просто.
– Действительно, нелёгкая у вас работёнка, – посочувствовал Цимбаларь.
– Я бы так не сказал, – возразил велеречивый Кульяно. – Понимание ангельской речи даётся мне так же легко, как сочинение музыки Моцарту или стихосложение Пушкину.
– Да и берёте вы за свои труды, наверное, не меньше, чем Моцарт. – Как Цимбаларь ни крепился, а удержаться от колкости всё же не смог.
Однако Кульяно пропустил эту реплику мимо ушей – надо полагать, уже привык. Тут в разговор мужчин вмешалась Людочка, уже покончившая с кормлением ребёнка.
– Всё это, конечно, весьма любопытно и поучительно, но нас больше занимает собственный ребёночек.
– Как раз к нему я сейчас и перехожу. – Кульяно принял строгий вид. – В нашем деле без преамбул никак нельзя… Если мне не изменяют врождённые способности, опыт и интуиция, душа, воплотившаяся в вашего ребёночка, прежде принадлежала особе мужского пола, умершей насильственной смертью в расцвете лет.
– Вот те на! – вырвалось у Цимбаларя.
– Кстати, ничего плохого в этом нет, – продолжал Кульяно. – Долгие годы увядания и немощи влияют на душу гораздо хуже, чем внезапная ранняя смерть. Кроме того, в случаях, подобных нашему, душа гораздо быстрее адаптируется в новом теле.
– Но это всё общие слова. – В голосе Людочки сквозило разочарование. – А нам хотелось бы знать подробности. Предыдущая клиентка, например, громогласно заявила, что её ребёнок обрёл душу царицы Савской.
– Это уже собственные домыслы мамаши! – поморщился Кульяно. – Я всего лишь сообщил, что душа, доставшаяся её дочке, прежде принадлежала страстной и властолюбивой женщине, за две тысячи лет до нашей эры обитавшей где-то в районе Африканского Рога. Ни про какую царицу даже слова не было сказано. Разве не бывает страстных и властолюбивых домохозяек?
– Сколько угодно, – подтвердил Цимбаларь.
– Нет людей более тщеславных, чем родители маленьких детишек! – Видимо, замечание Людочки задело Кульяно за живое. – Каждый видит в своем наследнике потенциального гения: музыканта, спортсмена, учёного, военачальника. Позже, когда эти юные дарования превращаются в бездельников, алкоголиков и домашних тиранов, амбиции улетучиваются, но, склонившись над колыбелью, каждый надеется на лучшее… Так и быть, я попытаюсь восстановить некоторые моменты, способные пролить свет на прошлое новоявленной души. – Он наморщил лоб, как бы пытаясь освежить память и активизировать мыслительные процессы.
– Почему бы вам для удобства не пользоваться магнитофоном? – поинтересовалась Людочка.
– Я не уверен, что с помощью технических средств можно воспроизвести все тончайшие нюансы ангельской речи. Плач, конечно, запишется, но сохранится ли в нём прежний глубокий смысл – вот в чём вопрос.
