подобно притокам реки. Но главным рукавом дорога шла к порту и проходила мимо рынка, между расположившихся по бокам лавок, кузниц, таверн и доходных домов. От порта и к порту тянулись бесконечные вереницы повозок, всадников и деловитых людей с договорами в сумах, перекинутых через плечо.
Люди, чистые и ухоженные, шумно общались между собой. У лотков живо обсуждали цены товаров в сеттах, даренах, треволах и иадах. Звенели серебрянники и бронзовички из всех уголков Сангомара. По улочкам гулял морской ветер, игриво задувая под светлые одежды горожан и путаясь в их каштановых и серых шевелюрах.
Юлиан возвышался над ними почти на голову.
Многие, завидев высокого и богато одетого господина, сразу же признавали в нем графа Лилле Адана. Тогда они почтительно расступались, пропуская того, чья семья владеет всем Ноэлем. Как шутили в народе: «Проще сказать, что не принадлежит семье Лилле Адан». В отличие от северян, народа темного и необразованного, ноэльцы знали о существовании вампиров. Именно поэтому все прекрасно понимали, кто такие Лилле Аданы, хотя и не осознавали, отчего Мариэльд живет так непозволительно долго… Уже обычным делом стала отправка из тюрем приговоренных к смерти людей в отдаленный особняк, где те бесследно пропадали. Привыкли горожане и к странным соседям, которые не имели в доме ни крошки хлеба, зато время от времени посещали заключенных. Воспринимали они это сдержанно, чуть стиснув зубы, но терпели… Терпели не так спокойно, как южане, которые и бровью не вели при виде клыков, но и не так бурно, как северяне, – никто не хватался за вилы и ножи.
И хотя ноэльские вампиры спокойно покупали кровь в узилище, все же они старались не выпячивать свое происхождение. И при случае предпочитали отмалчиваться, общаясь с каким-нибудь матросом, прибывшим на корабле с Севера.
– Да байки это всё. Ну какие вампиры, о чем вы… – шептали они со сдержанно-лукавой улыбкой и качали головой.
Впрочем, морякам редко доводилось покидать Портовый район. Они и бродили-то в основном между складами, борделями и харчевнями, пребывая в искренней уверенности, что истории про кровососов – это всего лишь россказни. Порой тот или иной матрос мог заприметить во рту случайного прохожего клыки, испугаться и потом рассказывать на своем Дальнем Севере, что видел живого вампира, настоящего демона! Да вот только родня и друзья обменивались друг с другом понимающими улыбками, переглядывались, как бы говоря: «Эка морячок шутки шутит… Посреди города да вампир… Видано ли дело?»
Вампиров в Ноэле жило совсем немного, поэтому случаев с убийствами людей возникало и того меньше. В общем-то, вампиры не доставляли никому особых хлопот, а Мариэльд де Лилле Адан и вовсе пользовалась всеобщим уважением. Когда тридцать лет назад она вернулась из северных земель вместе с бледнолицым юношей, к тому же скверно говорящим по-ноэльски, об этом во всем Луциосе судачили несколько лет. Личность Юлиана обросла самыми невероятными слухами, и всякое его появление в городе приводило ко всеобщему переполоху. И только спустя два десятилетия он смог вздохнуть спокойнее. Но все же не до конца…
– Господин! Господин! – закричал кто-то сбоку писклявым голосом.
Стайка беспризорных детей в коротких шароварах и рубахах обступила Юлиана и заверещала. На высокого графа уставились серые, темно-серые и карие глаза.
– Господин, подайте монетку! Всего лишь одну!
– Мне подайте!
– Нет, мне, уйди, Тойюр!
– Да сам отвали!
– Подайте, господин…
– Ну пожалуйста!
Юлиан зыркнул на наглых детей и нарочито широко улыбнулся. Те вздрогнули от показавшихся клыков и разлетелись с гамом во все стороны, как воробьи. В то же время тонкие, но ловкие пальчики потянулись к поясной суме графа, пока он стоял спиной.
– Ага! – Юлиан поймал дерзкого воришку за руку.
Мальчишка сделался смертельно бледным.
– Кто это тут у нас, а? – произнес задумчиво граф, легко удерживая его. – Что ты у меня в сумке забыл?
– Я… ничего. Вам показалось, господин! Не ешьте меня, пожалуйста!
– Да что ты, – граф усмехнулся и шутливо клацнул зубами. – Ты, часом, не из приюта? – На ребенке были незаштопанные штаны и худая рубаха.
– Да… из приюта… – Тот сглотнул подкативший к горлу ком.
– Еще раз увижу твою руку у чьей-нибудь сумы, сдам охране! Я все вижу, мальчик, и я тебя запомнил! – нарочито серьезно пригрозил Юлиан.
Тут же позабыв о ребенке, он взял под узду Тарантона и поспешил по широкой улице к порту. За углом она резко уходила вниз, отчего широко разворачивалась панорама порта с покачивающимися на водах кораблями.
День близился к закату. Из рыболовных суденышек, примостившихся справа, спешно выгружали пойманную рыбу. С укрытых досками пирсов доносился шумный гам хозяев лодок, капитанов команды или одиночных рыбаков. Обсуждали всё как обычно: богатые места, плохой улов. Или, наоборот, гордо демонстрировали доверху груженные рыбой бочки.
Одно– и двухмачтовые торговые нефы сонно подремывали на волнах, пока вокруг кипела жизнь. Потные грузчики в шароварах и с подвернутыми рукавами торопливо перетаскивали в трюмы товар под контролем ревизоров, сверявших все по накладным. Из всех кораблей ближе к входу в порт стоял двухмачтовый неф. Юлиан сразу обратил внимание на его гальюнную фигуру в виде обнаженной наги с раскрытым в крике ртом и огромной грудью. За три десятилетия в Ноэле он ни разу не видел таких наг… Да и вообще, пышной грудью женщины этого вида никогда не отличались, поэтому пылкой фантазии резчика по дереву оставалось лишь позавидовать.
Около этого нефа, «Морского черта», с криками ходил взад-вперед поросший густой бородой купец в длинном кафтане с позолоченной тесьмой. Рядом с ним вертелся сынишка, лет восьми, с самым унылым видом слушающий отцовские наставления. Под вечно недовольным взглядом купца грузчики заносили в трюмы ящики с «Королевским розовым», закупленным на местных винодельнях.
– Халлик! Дурень, хватит крутить по сторонам башкой! – ревел кряжистый купец.
– Пап, да я слушаю тебя, слушаю! – с совсем хмурым видом ответил мальчонка, но тут же отвернулся и стал смотреть на багровый закат. Его бордовое платье развевалось на легком ветру, как и длинные волосы.
– Я вижу, как ты слушаешь! Учись, пока я жив, отцовскому ремеслу.
Оплеуха прозвучала неестественно звонко даже среди этого бурного оживления и суматохи. Затем раздалось фырканье, и насупившийся ребенок недовольно скрестил руки на груди.
– Когда ж ты ума наберешься, а, Халлик?!
– Да я слушаю тебя, пап. Ну я же сказал! – с обидой произнес мальчонка. Красный отпечаток на щеке от удара отцовской ладонью начал медленно остывать.
– Вполуха слушаешь! А должен двумя ушами вращать, как гарпия крыльями, чтоб все запомнить!
Курносый нос мальчика сморщился, а чуть выпуклые глаза, похожие на отцовские, потускнели. В них застыла настолько великая скука, что, казалось, он прилагает все усилия, чтобы смотреть на эту бесконечную вереницу ящиков с вином. В конце концов любопытство опять возобладало над ним, и мальчик отвлекся на скрипящие доски пирса. Склонился, встал на четвереньки и принялся заглядывать меж щелей – в покачивающиеся воды.
– Пап, папа! Смотри, там что-то есть!
– Что? – буркнул недовольно Намор Белозуб. – Куда ты опять пялишься, Халлик? О Ямес, за что мне это… Пять дочек, и вот уродилось же такое чудо шестым…
– Папа, да там кто-то есть, под досками прячется!
И действительно, Юлиан услышал всплески и писклявое стрекотание, напоминающее трели птиц в сосновом лесу. И если мальчик в изумлении прильнул глазом к щели размером с большой палец, то граф Лилле Адан уже знал, кто притаился под пирсом.
Морские чертята часто селились в южных теплых водах, в портах и верфях. Промышляли они воровством еды, товаров, а порой и всего ценного и блестящего, до чего дотягивалась их перепончатая тонкая лапка. С этими демоническими безобразниками, весьма безобидными, если бы не их проделки, отчаянно воевало портовое управление, однако шустрых негодников изловить было очень непросто. Отличались эти создания от своих лесных собратьев, киабу, не таким пушистым хвостом, а также перепонками между пальцами. За долгие годы соседства с людьми морские чертята стали еще нахальнее. Не раз и не два любая мало-мальски пригодная щель в стене или полу становилась причиной разорения амбаров. Порой отопрет хозяин склада дверь поутру и тут же увидит в полутьме, как к щели наружу устремляются стрекочущие и довольные черти, деловито поворачиваясь к разорившемуся человеку тощим задом. Почему разорившемуся? Потому что шелка, парусина, красители-то, может быть, и не съедобные, но пока каждый демонический негодник не попробует их на свой зуб, не пожует, не выпотрошит и не выплюнет, он с этим будет до последнего не согласен. Впрочем, портовый люд в долгу не оставался: с медком да под пиво вяленые чертята
