дом далеко, но здесь, там, где мои бойцы, у меня второй дом. И не важно, на самом деле, где именно. Хоть на корабле, хоть на планете, да, хоть на астероиде. Главное, друзья рядом.
— Смирно! Командир на палубе! — Гвоздь заметил меня и дал команду.
Парни вскочили, построились, устремили взгляд в переборку перед собой.
— Вольно! — улыбнулся я, выходя в кубрик, и на меня тут же навелись семь пар глаз.
Секунда, и каюта наполнилась смехом. Ребята кинулись ко мне обниматься, как будто не лежали только что усталыми тюленями на матрасах.
— Здоров, Тур, живой! — подкручивая ус, восклицал Пруха и прятал мокрые глаза, незаметно их утирая.
— А я знал, знал! — кружил вокруг меня Феймахер, забавно пританцовывая ногами.
— Не пугай так больше, у меня штанов запасных нет, — шутливо, пряча тревогу, приговаривал Бобёр.
— А связи нет, командир, — кивал на мой инфопланшет Чуватов. — Блокируют.
— Ты в столовой был? — обеспокоился Гусаров и кинулся к своей тумбочке, — момент, сейчас всё будет.
— Тур, — сохраняя спокойствие, кивнул мне Гвоздь, а в глазах такое облегчение, что словами не передать.
Кивнул ему в ответ, улыбнулся, и он не выдержал. Подшагнул, схватил за руку, хлопнул по плечу и рассмеялся:
— Здоров, чертяка! Здоров!
— Как новенький, — Гадел, вторя ему, приобнял меня за плечи с другой стороны, сжал в объятиях. — Даже шрамов не осталось!
Я засмеялся. Сгрёб всех руками в одну кучу. Стукнулись лбами, замерли на мгновение.
— Пацаны, я так вам рад!
— Пожалуйте к столу, господин Лейтенант, — Гусаров вклинился в нашу кучу, навалился на всех, растопырив руки, и тут же отскочил, указав в сторону: — господа!
Тумбочка застыла в проходе кубрика и манила к себе нехитрым, но обильным угощеньем. Нарезка сыра, кругляши копчёной колбасы, кусочки хлеба, паштеты и каши из сухпая — всё уместилось на небольшом пространстве столешницы вокруг графина с тёмным содержимым.
Рот тут же наполнился слюной. В животе заурчало, а в желудке образовалась пустота. Эта пустота скрутилась в комок, заставила шагнуть к тумбочке.
— Вино, коньяк? — кивнул я на графин, набрасывая себе бутерброд.
— Обижаешь, командир, — улыбнулся Миша Гусаров, — компот.
Он протянул мне стакан и поднял свой:
— За командира! За лейтенанта! За Тура!
— Ура! Ура! Ура! — прокричали остальные.
Выпили. Кислятина.
— Чувствуются нотки смородины и крыжовника, — с видом знатока причмокнул губами Фея и протянул: — а вот сахара пожалели, пожалели.
— Да ну тебя, — возмутился Миша, а мы рассмеялись.
— Сахар где? — надавил Фея шутливо, — Куда дел?
— Поговори мне ещё.
Я уминал кашу с бутербродами, запивал компотом и слушал дружескую перебранку. Кровь прилила к желудку, мысли еле ворочались. Думать ни о чём не хотелось, но я всё же пересилил себя и посмотрел на Татарина:
— Гадел, пока меня не было… — я покрутил откусанным бутером, — ты Лиру видел? Как Могута?
Слова мои отзвучали и ребята замерли. Лица смутились, головы поникли. Все, как один, уставились в пол. В кубрике образовалась тишина.
— Гадел? — повторил я, чувствуя не ладное.
Татарин разом как-то осунулся. Плечи его поникли, он шагнул и рухнул задом на койку. Что-то скрипнуло. Звук резанул по нервам, а спину обдало холодом.
Бутер выпал из моей ладони, и я оказался рядом с другом:
— Гадел?
— Гадел⁈
— Рос, тут… — он запнулся, вздохнул, — в это трудно поверить, Рос…
— Лейтенант Туров, — раздалось из динамиков на подволоке, — срочно прибыть к Великому Князю.
Пропустил сообщение мимо ушей. Взял Татарина за плечи, встряхнул, заглянул в глаза.
— Что с Лирой, Гадел⁈
— Нормально всё с ней, Рос, не беспокойся, — произнёс Татарин чуть громче, чем шёпотом, и я отпустил его, уселся напротив.
— Точно всё в порядке с Лирой? — окинул взглядом бойцов и воскликнул: — да что с вами такое⁈
— Да, — кивнул Гадел, отвёл глаза в сторону, вздохнул, и, словно собравшись с силами, решительно посмотрел на меня: — Могута погиб.
— В смысле ранен?
— Нет, — покачала головой Гадел, — погиб. Там в доме…
Подволок рухнул на плечи. Стены навалились со всех сторон, а койка покачнулась. Дыхание перехватило и стало трудно дышать. Голова закружилась.
Раскрыл рот, словно рыба на льду, но не смог издать ни звука, только сиплый выдох, а голос Татарина все ввинчивался и ввинчивался в уши. Доносился будто через беруши.
— … был бой, планетарники боялись вмешиваться, и Зигмунд Фергюсон смог уйти, а Могута, он… он… — Гадел прервался, всхлипнул, набрал воздуха в грудь: — он держался до последнего, Рос, Леонтий Карпович почти успел…
Гадел зажмурился, повёл головой в сторону, сглотнул, и снова посмотрел на меня:
— Могута умер на его руках, Рос, они сделали всё, что могли.
Он закончил говорить, и я начал дышать. Сначала с трудом. Медленно. Совсем по чуть. Затем более ровно и уверенно. Дыхание нарастало одновременно с гневом. Он поднимался в груди, заполняя всё моё нутро. Весь мир исчез. Единственное, что я слышал, как мои ноздри с шумом втягивают воздух.
— Рос, ты не мог поступить иначе, — Гвоздь подошёл и сел рядом с Гаделом. — Никто бы не смог ослушаться приказа.
Глянул на них, и они отпрянули.
Не мог, но должен был! Гнев продолжал заполнять меня, распирать изнутри. Гнев не на кого-то другого, а на себя. За то, что бросил полковника одного. Не ослушался приказа, не пошёл за ним и не поддержал. И пусть всё это звучит тупо. Пусть кто-то скажет, раз Могута не сдюжил, то и мы бы не справились, лишь полегли бы рядом. Пусть!
Перед глазами встал полковник. Мощная, молчаливая, холодная фигура. Вспомнилась его подавляющая волю сила. Мы по сравнению с ним букашки. Муравьи, что в вечной суете носятся под ногами. Если он не смог, то…
Пусть мне так хоть кто-нибудь скажет. Дам этому оратору в грызло. Что он понимает в воинской службе? В военном братстве? А я бросил его, бросил одного. Он меня не бросил, примчался в другую систему, на чужую планету, спас, а я его бросил…
— Скажите ему, а то я снова не выдержу такого, — донёсся шёпот Феймахера, — страшно же, скажите сейчас.
Вынырнул
