Снова вернулась в комнату дочери, тихо присела рядом, покосившись на затертую еще в детстве игрушку: кота серого цвета, в рубашечке и галстуке. Оказывается, дочка его не выкинула, прятала где-то.
– Что думаешь делать?
– Не знаю, – глухо ответила дочка. – Просто не знаю. Если бы в медицинский тогда поступила, было бы ясно. А так… Химик-технолог текстильной промышленности… Краски… Кому это нужно будет теперь?
– Ты думаешь, всей нашей жизни конец? – также негромко спросила мать.
– Думаю, что да. Что он обещал, этот человек?..
– Я и не спросила. Да только и догадаться можно. Освобождение от объявления военным преступником. Доллары. Жизнь.
Дочь усмехнулась с такой мимикой, которая подошла бы взрослой женщине, не девушке.
– Отец бы еще веселее ему ответил. Но и ты молодец.
– Было бы чем гордиться, – вздохнула женщина. – Чтоб он их там всех, сволочей, к ногтю прижал… А сам живой остался…
– Нет шансов, мама. Всех собьют, и папу собьют. Нас в сарай загонят, бензином обольют…
– Ты что такое говоришь, доча? – в ужасе спросила мать, развернувшись к дочке всем телом, обняв ее большими руками вместе с ее котом. – Ты что? Может, обойдется еще! Папа у нас не такой, чтобы дать себя голыми руками взять. Он знаешь у нас какой?.. И какой сарай, с чего это тебе в голову пришло?
– Не голыми руками, мама. Не голыми… А будет все равно так, я знаю. Чувствую.
– Так же, как что? – уже шепотом спросила она.
– Так же, как тогда, при дедах Вите и Вале. Только одновременно будет много разговоров о том, как ценны права человека и демократические свободы. А так все то же. И сараи, и концлагеря, и борьба с партизанами.
Последнее она произнесла чуть задумавшись. Мать ждала, пытаясь не спугнуть то, о чем сейчас думала повзрослевшая за два дня дочь, что бы это ни было.
– Мы не о том что-то. Не о женском. Продуктов где запасти? Себя как уберечь, когда придут?
Женщина вздрогнула. Про «придут» дочь точно не слышала, это было в словах человека на другом, далеком конце провода. Потом она поняла, что младшая имела в виду не квартиру, а их город, Петербург. Муж радовался, когда перевелся сюда с севера. Радовался самолетам, быстрым и тяжелым, как дикие звери. Радовался даже той южной войне, совсем уж нестрашной тогда для всех них: далекой, показываемой по телевизору. Радовался полетам, тому, ради чего учился и служил столько лет. Ему предлагали и Дмитриевку – в Оренбургской области, почти рядом с родителями, – но там была «база резерва», и это для него было неприемлемо, даже если не учитывать «почти столичный» статус Петербурга. Вот они и приехали, и он каждый день мотался в Лебяжье с их Парнаса через кронштадтскую дамбу. А теперь все пойдет под откос… Все, вся жизнь… Старшая дочка замужем довольно недалеко, в Москве, но это сейчас как другая планета. Электричек нет, и не скоро появятся снова: говорили, что контактная сеть на ключевых железных дорогах порвана в клочья. Дальние поезда почти не ходят, а бензин, говорят, стоит уже 20 долларов за литр, и его еще надо найти. Впрочем, что толку, если и водить она не умеет, хотя машина в семье есть, стоит в гараже. Старшая умеет, но она в Москве. А Москва в шестистах километрах – пешком не дойдешь. Господи, что же будет теперь со всеми ними? Что будет с Мишей, который летит сейчас, наверное, где-то высоко в небе, ищет радаром вражеские танки, идущие к Петербургу и Москве… Он говорил, в настоящую войну их будут изо всех сил беречь, но где они, эти силы? В Санкт-Петербурге уже четырежды объявляли «воздушную тревогу», и это было странно и ненормально. Ревели сирены уличного оповещения, давали гудки фабрики. И где-то вдали, и рядом, в их промзоне, но все равно никто не знал, что делать. До метро от их нового дома было все же далеко, а рядом нигде не было никаких бомбоубежищ, и, главное, не звучало никаких разъяснений. Она сунулась вместе с дочкой в здоровенный дом, старше других по постройке, про который помнила, что видела полустертую красную надпись «Убежище» над входом в подвал. Но там оказалось пусто и грязно, двойная овальная дверь отсутствовала, зияя черным проемом, внутренняя была заменена на обитую жестью квадратную, сорванную с одной петли, – вероятно, недавно. Она посветила экранчиком сотового через кривой треугольник проема: там было темно, никого и ничего, только пахло мышами и старой мочой. На выходе они столкнулись с несколькими другими такими же дурами. Одна держала на руках двухлетнего ребенка в теплом комбинезоне, и Мария навсегда, наверное, запомнила его лицо: испуганное, недоумевающее… Если не считать метро, где в городе остались бомбоубежища? Где они не превращены в склады товара, во что-то еще? Да и ладно товар, его выкинуть недолго, но нормальное убежище требует оборудования: системы очистки воздуха, канализация, водопровод, связь, что-то еще… Надо же… Это только последние 10 лет она работала бухгалтером, а раньше была мастером на заводе, там это обязательно контролировалось, преподавалось, и что-то она, оказывается, даже еще помнила.
– Мам, – прервала ее раздумья дочь. – Я, наверное, в военкомат пойду.
– Что? – не поняла она. – Зачем?
– Ну, может, они знают, что делать. Мне 22 года, я спортсменка. Может, на курсы какие-нибудь направят.
– Ты пловчиха, а не стрелок или борец… Что за ерунда? Какой тебе еще военкомат?
– Ну и что, что пловчиха. Химики никому не нужны будут… Да и курсы тоже не нужны, наверное: нет у нас этих месяцев… Но хоть что-то.
Мария помолчала, обдумывая варианты. Дочь она знала, у младшей в характере было многое от отца, этого не отнимешь. В старые времена такая могла бы и в отряд космонавтов метить, но теперь времена были другие, теперь девочкам с сильным характером была прямая дорога в управление персоналом. Или замуж за директора завода. Как, впрочем, было всегда.
– А знаешь, сходи. Может, там что подскажут, и вообще…
Она провела в воздухе рукой, не зная, что сказать. Было бы странно, если бы в военкомате разъясняли, где людям брать хлеб, когда не работает ни один магазин. Или что делать, когда каждое прорезающееся в телеэкране лицо является таким фальшиво-мужественным, что замирает сердце. Еда в доме пока была: и макароны в шкафу, и рыбные консервы, остающиеся от пайка мужа – они уходили только на праздничные салаты и летом в походах. Как дочки выросли, в походы они ходили ежегодно. Дачи у них не было – мужа могли перевести из Лебяжьего куда угодно, вплоть до Дальнего Востока. Боевых самолетов у России оставалось так мало, что за настоящую командную должность, за право летать старшие офицеры интриговали и ссорились. Господи, жив ли еще Миша, кинут ли в бой его инструкторский полк? Ох, не на месте сердце, чует беду… Для всех беду, не для них одних…
