— Одно не веришь еще — твоя я? — и она крепко поцеловала Олега в губы.
— Я видел тебя…но не поверил, что ты — ко мне, — Олег вздохнул: — Вот, видишь…Я ухожу, но не туда, куда мы думали. И все равно — может быть совсем.
— Может статься, — спокойно ответила Бранка: — Так я стану ждать тебя, Вольг.
— А если я… — Олег помедлил и все-таки не сказал этого слова:- Если я не вернусь?
— Может статься, — повторила Бранка: — Будет так — убью я себя. Тем часом, как уверюсь, что потухла твоя звездочка.
— Не говори так, — Олег коснулся ладонью губ девушки. — Я вернусь с победой.
— Йой! — вдруг оживилась притихшая было Бранка. — Без памяти стою! То тебе! — и она развернула на пальцах сине-алую головную повязку с вышитой золотом мордой рыси: — Волосы твои коротки, да все одно бери.
— Конечно, — Олег сложил повязку и опустил ее в карман ковбойки — левый.
— Я ее здесь носить буду… ну а успею обрасти, она на свое законное место перекочует!
Бранка протянула руки, взялась пальцами за локти Олега. Тихо прошептала:
— О чем речь ведем… об этом ли надо…
— Я не знаю, о чем, — беспомощно ответил Олег.
— Так помолчим.
— Помолчим.
Они застыли, глядя друг другу в глаза так, словно на всю жизнь хотели запомнить друг друга. И таких пар много было вокруг…
…Шум и голоса, донесшиеся от ворот крепости, заставили обернуться всех разом. Горцы с изумлением уставились на людей, входящих на площадь.
Тут было человек триста, шедших в подобии строя — мужчин и юношей в возрасте от 15–16 до 50–55 лет. Разно, но удобно одетые, они шли с топорами, заткнутыми за пояса, рогатинами на плечах, охотничьими ножами, самострелами, виднелись несколько ружей… Над головой строя колыхался черный флаг с
золотым прямым крестом.
Эта полутолпа-полустрой, до отказа забив свободное пространство у башни, замерла. Стоявший рядом со знаменосцем Степаньшин — на плече у него было ружье, у пояса — топор и нож — выступил вперед, обвел горцев взглядом, всем земно поклонился и начал:
— Вот оно что… Знаем мы все дела. Трое суток еще назад приходили к нам по вескам послы с юга. Собрали мужиков и начали говорить… Порешили мы их, — жестко оборвал сам. себя лесовик: — Стали судить промежь собой — не по-божески получается, — остальные дружно загудели, подтверждая его слова. — Уж сколько лет бок о бок живем, и зла мы от вас не видели. Вот мы тут собрались… Ну и пришли, значит. Потому и в Писании сказано: "Больше сея любви никтоже имать, да кто душу свою положит за други своя!" Принимайте и нас в свое войско! — и он снова поклонился, а за ним — весь отряд.
Горцы замерли в изумлении. Отважные, гордые — и высокомерные от этой гордой отваги, они всегда смотрели на лесовиков свысока, не считая их способными на сознательную активность. Но вот стояли люди с оружием в руках, которые шли всю ночь и весь день до нее — на смерть "за други своя".. и многим из горцев стало СТЫДНО…
Потом поднялся радостный и дружный крик. Горцы смешались с лесовиками. Гоймир резким, коротким жестом указал Степаньшину место рядом с собой. Тот надел шапку, принял знамя и легко взбежал на приступки башни…
* * *
Светлым северным вечером вокруг Рысьего Логова горели костры. Завтра с рассветом надо было выступать, но никто не спал и нигде не было слышно причитаний. Воина не провожают слезами. Зато много слышалось песен — самых разных: под гусли, волынки, резкие рожки-кувиклы. И много было танцев.
Олег с Бранкой не расставались. Переходили от костра к костру, нигде не задерживаясь надолго. И только в одном месте остановились — где вокруг большого пламени кольцом стояли, положив ладони друг другу на плечи, три десятка парней. Они смотрели в огонь молча, но Бранка шепнула:
— Часом будут коло плясать…
Олег кивнул. Он уже видел этот танец, но каждый раз зрелище будило в нем напряженное волнение.
Порану дружина уходила в бой…
— негромко пропел непонятно кто. Ему откликнулись хором:
По рану дружина уходила, в бой…
Круг двинулся — неспешно, нога за ногу. Сцепленные руки разом взметнулись, ноги ударили в землю:
Йой, друже — слышишь, слышишь?
Уходила в бой….
Йой, друже, слышишь, друже —
Уходила в бой!
Круг убыстрял движение. Снова, раз за разом, вскидывались руки — словно раскрывался невиданный цветок — и гулкое "умп!" издавала земля под перетянутыми ремнями походными чунями…
Мечи воздеваете — за славой идем!
Мечи воздевайте — за славой идем!
Йой, друже — слышишь, слышишь?
За славой идем!
Йой, друже, слышишь, друже —
За славой идем!
Быстрее, быстрее несся круг, металось пламя, кидаясь в стороны за летящими над землей людьми, словно добрый Огонь хотел коснуться каждого, защитить прикосновением от бед и зол…
Может, стать успеху, может — сгинем все!
Может, стать успеху, может — сгинем все!
Йой, друже — слышишь, слышишь?
Может, сгинем все!
Йой, друже, слышишь, друже —
Может, сгинем все!
— Уйдем, — попросила Бранка, — нет желанья и думать про то…
— А? Погоди… — Олег с трудом оторвался от гипнотизирующего зрелища, расслабил напрягшиеся мышцы. Но всё же пару раз оглянулся на скачущее за подвижным частоколом ног пламя…
В другом месте под быстрый перебор гусельных струн Олег услышал знакомое:
Чтоб ворон
Да не по нас каркал —
По чарке, по чарке!
— и подумал, как был бы удивлен Розенбаум, узнав, где поют его песни и на чем аккомпанируют. А дальше заливался девчоночий голос — довольно-таки беззастенчиво:
Ой, калина-малина,
Одно слово — новина!
Не лежалось так нигде —
Одно с ним по лебеде!
Ой, калина-малина,
Доглядите — то дела!
Завистуйте — так лежим
С воеводой молодым…
— Пойдем до тебя, — негромко сказала Бранка. — Одна ночь, да наша…
— Пошли, — легко согласился Олег.
Наверное, не они одни в эту белую, ночь стремились остаться хоть ненадолго и оставались вдвоем. И в этот раз — второй в их жизни — все получилось еще лучше, а главное — без ощущения вины перед кем бы то ни было. Потому что третьего раза могло и не быть. На топчане в комнате Олега на постоялом дворе лежали не два подростка, нет. Подростки не ходят на смерть. И не клянутся убить себя, если любимый не вернется — так, что в истинности клятвы не остается сомнений..