– То есть звуковой локатор? Но мы же движемся в практически идеальном вакууме.
– Конечно, в чем же еще нам двигаться? Но можно заставить подобие акустического сигнала распространяться по оболочке стен. Это похоже на волну сжатия, которую транспорт гонит перед собой, но в миллион раз быстрее. Сигнал сонара распространяется через другую фазу патологической материи – плотный, очень жесткий слой. Потому мы можем обмениваться сигналами по трубе гиперсети, сообщаться с Землей-Два. Проблема в том, что сигналы нельзя посылать, когда в трубе корабль. Они отражаются от него, как от зеркала. Но с транспорта можно посылать сигналы по трубе. Мы не достаем ими до краев, слишком уж слабые, но как локатор они работают, позволяют видеть иррегулярности в стенах и преграды.
– Я пока не услышала, отчего возникают эти иррегулярности.
– Хорошо, посмотри сюда. – Скелсгард вывела на экран узел очень тесно сошедшихся линий. – Это лучшая компьютерная реконструкция приближающегося дефекта в стене, основанная на отклике сонара. Если бы линии сходились симметрично по всему сечению тоннеля, перед нами было бы сужение, горлышко. Но тут дефект несимметричен. Местами кажется, что внутренняя оболочка тоннеля эродировала, а местами – выпучилась наружу. Теория номер один гласит, что эти дефекты – симптомы распада линии гиперсети или по причине отсутствия ухода, или из-за слишком малого числа судов, идущих через нее.
– Слишком мало судов?
– Вполне возможно, что суда, протискиваясь, выполняют некую ремонтную функцию. Мы это называем теорией ершика.
– Отлично. А какова теория номер два?
– С нее начинаются совсем уж вольные догадки, – предупредила Скелсгард. – Люди, изучавшие линию, записывали места и характер иррегулярности, накопив данные по многим перелетам. Конечно, данные очень зашумленные, навигационная система неточна и ошибается с интерпретацией. Потому собранные данные скормили алгоритму обратной задачи по методу максимальной энтропии. Затем исследователи взяли результат и скормили другой процедуре, ищущей возможные коды и закономерности. Одна из подобных процедур называется тестом Ципфа. В ней исследуются логарифмы относительных частот, с которыми встречаются разные характерные структуры стены. Для полностью случайных данных тест Ципфа дает ноль, а для структур в стенах тоннеля – почти минус единицу. К слову, это бо́льшая упорядоченность, чем у криков обезьян саймири. Для них тест Ципфа дает лишь минус шесть десятых.
– Звучит не слишком убедительно, – резюмировала Ожье.
– Исследователи не остановились на этом. Есть другая статистическая характеристика – энтропия Шеннона. Грубо говоря, она может показать, насколько богато информацией сообщение. Человеческие языковые структуры – скажем, английские или русские – имеют энтропию Шеннона около восьми-девяти порядков. Опять же утрируя: это значит, что если кто-то сказал девять слов, о десятом можно догадаться с высокой точностью. У дельфиньих криков энтропия Шеннона – третьего-четвертого порядка, а у иррегулярности стены – седьмого-восьмого.
– То есть проще человеческих языков.
– Да, но истинная сложность маскируется погрешностями при декодировании сигналов сонара. Или структуры подверглись эрозии, а может, другому процессу, не понимаемому нами.
– То есть теория номер два гласит: ухабы в стенах – это послания нам?
– Да. Они могут быть аналогами дорожных знаков. Скажем, ограничение скорости, проезд запрещен – вроде того.
– Ты шутишь?
– Э, да ты еще не знаешь теорию номер три. Хочешь послушать?
– Почему нет?
– Заранее предупреждаю: это уж точно не общепринятая версия. Так вот, теория номер три говорит, что ухабы – попросту реклама.
Ожье уже открыла рот, но Скелсгард не дала ей выговорить и слова:
– Нет уж, позволь договорить. Если подумать, в этом имеется здравый смысл, хоть и слегка вывихнутый. Почему у галактической суперцивилизации не может быть рекламы? К нашей-то она приросла накрепко.
– Надо же, реклама… – растерянно проговорила Ожье, не в силах решить, шутит Маурия или нет.
– Ты задумайся: путешественник в гипертоннеле – идеальная жертва. Сидишь в кабине весь рейс – глазеть не на что, деться некуда. Лучшего места для рекламы не найти. Интересно, что они предлагали? Страсть как хочется узнать. Может, строительство планеты под ключ? Или обмен старых черных дыр на новые с доплатой?
Ожье наконец улыбнулась.
– Внимание! Сверхновая может вспыхнуть в любой момент! Защитите свою планетную систему надежной страховкой! – зазывно проговорила она.
– Или так, – подхватила Маурия. – Устали от Млечного Пути? Отчего бы не взглянуть на чудесную недвижимость в Большом Магеллановом Облаке? Лучшие виды окрестностей – и всего в паре пересадок от галактического ядра!
Ожье хихикнула, развеселившись:
– Соседние звезды захвачены экспансивными приматами? У нас лучшие средства обеззараживания!
– Ваш старый бог не справляется? Добавьте ему возможностей, позвонив…
Скелсгард не сдержалась и прыснула со смеху.
– Ты права, проверить теорию номер три никак невозможно, – сказала Ожье.
– Ну почти. Во всяком случае, я предпочитаю ее теории номер четыре.
– И что же она предполагает?
– Что это хулиганы рисовали на стенах!
– О боже правый! – только и сказала Ожье и поразилась: неужели это с ее уст сорвалось устаревшее восклицание? Верити затрясла головой, будто сдерживая чих. – И ты хочешь сказать, что кому-то платят за придумывание таких бредней?
– Само собой. И если взять энтропию Шеннона, гипотеза подтверждается. Если рассмотреть человеческие надписи на стенах…
– Скелсгард, хватит! – буркнула Ожье. – Не желаю слышать про корябанье на стенах, инопланетное или человеческое.
– Да, звучит малость депрессивно.
– Если бы малость.
– Да не бери в голову! – Маурия махнула рукой. – Мало кто принимает наши версии всерьез. Есть небольшая проблемка: структуры на стенах меняются со временем, причем в зависимости от условий стабильности. Хотя это может быть ну уж очень хитрое граффити…
– А есть теория номер пять?
– Пока нету. Но я уверена: кто-то уже скрипит мозгами.
Ожье расхохоталась. Весь ее опыт работы в науке говорил: да, так оно и есть. Кто-то уже скрипит мозгами. И Скелсгард сдалась. Обе смеялись до изнеможения, а когда умолкли, едва дыша, вытирая катящиеся слезы, Авелинг наконец открыл глаза.
Он бесстрастно посмотрел на женщин и произнес:
– Шпачихи…
На двадцать девятом часу полета что-то ощутимо изменилось на дисплее, показывающем контуры стен. Линии стали искривляться, образуя упорядоченный, причудливый рисунок, совершенно непохожий на асимметричные ухабы локальных дефектов тоннеля.
– Взгляни, тебя заинтересует, – предложила Скелсгард.
– Это плохо? – спросила Ожье.
– Нет, просто необычно. Но это для нас рутина. Постоянно такое встречаем между двадцать восьмым и двадцать девятым часами, хотя никогда на одном и том же месте.
– Снова граффити? Или турбулентность?
– Нет. Уж слишком стабильно.
Ожье наклонилась вперед, немного ослабив предохранительный ремень, и тихо заговорила. Авелинг слегка похрапывал, и будить его не хотелось.
– И что же это?
– Приближаемся к расширению тоннеля. Этот участок похож на вытянутый пузырь. – Шевеля джойстиком, Скелсгард добилась от двигателей серии коррекционных импульсов. – Сперва мы и не знали, что думать об этом.
Ожье попыталась увидеть смысл в движущихся контурах, но вскоре решила: наверное, потребуются недели практики, чтобы вообразить картину в привычных трех измерениях, глядя на эти изгибающиеся линии.
– А теперь знаете?
– Мы назвали этот пузырь Пещерой Развилок. Насколько мне известно, прогры не встречали ничего подобного в своих путешествиях. Все отмеченные ими тоннели – простые связи от точки к точке. Бывают скопления близких порталов, но тоннели не пересекаются.
– За исключением этого?
– Очевидно, что этот тоннель особенный, поскольку он выводит в самую сердцевину АБО. Мы полагаем, что разные ветки тоннеля позволяют достичь разных точек планеты. – Обгрызенным ногтем Скелсгард постучала по дисплею. – Вот здесь и здесь, насколько можно судить, девятнадцать разных выходов, не считая того пути, по которому мы прибыли. Проблема в том, что наше управление позволяет свернуть только в шесть. К остальным не успеваем добраться. В четыре из тринадцати удалось отправить легкие зонды – и никакого ответа. Должно быть, они не прошли маршрут до конца.
– А что в шести, куда успеваете свернуть?
– Все они ведут вниз, на глубину в несколько сот метров. Потому пять – практически бесполезны. Конечно, мы сможем прокопаться к поверхности, но это займет годы, и каждый выбранный килограмм придется увозить домой.
– Что-то я не понимаю, – хмыкнула Ожье. – Чем труден проход через скалу? Вы ведь уже изрыли половину Фобоса.
