Беглый допрос начался сразу. У меня не было времени сочинять что-нибудь. Да этой задачи передо мной никто не ставил. Поэтому рассказывал все как есть. Естественно, что утро следующего дня встретил в аккуратной и чистенькой одноместной палате. Койка и табурет были наглухо прикреплены к полу. Все удобства — душевая кабинка и унитаз за пластиковой дверцей.
Кормили вполне сносно. Еду мне приносил крепкий парень в белом халате, но без знаков различия. Правда, завтрак был своеобразным и однообразным — каша (иногда рисовая, иногда пшенная), ломоть хлеба с маслом и некрепкий чай, отдающий вениками. Обед — суп, пшенная (рисовая) каша и компот. Ужин — жареная рыба с рисом (гречкой). Напоминало пионерлагерь моего глубокого детства. Или — армейский паек времен службы в армии. Кормежка настолько осточертела, что хотелось бросить миску в морду конвоира. Останавливала мысль о том, что именно этого от меня и ждут. Ждут, чтобы сорвался. И тогда уже точно я буду знать, что сижу в психушке. А пока мог еще тешить себя иллюзиями.
Мой «рабочий» день начинался сразу после завтрака. Иногда мне ставили ноутбук, а иногда авторучку и пачку бумаги. Цветные карандаши принесли один раз, но посмотрев мои аляповатые рисунки, на которых елки было не отличить от неандертальцев, рисовать более не заставляли. Иногда авторучку. Иногда я садился за стол напротив кого-нибудь из людей «в штатском» и начинал рассказывать. Иногда ко мне приходил какой-нибудь гипнотизер и пытался размахивать перед носом блестящим шариком. Правда, гипно, экстра и прочих «сенсов» я разочаровал, так как оказался не подверженным гипнозу. Не знал… Однажды меня обмотали липкими проводами и попытались проверить на детекторе лжи. На вопросы — изменял ли жене и не являюсь ли алкоголиком, я так бодро ответил «Да!», что «Полиграф Полиграфович» жалобно запищал и выдал что-то похожее на ленту Мебиуса… Детектор сломался напрочь. Та же судьба постигла и второй аппарат. Третьего не нашлось. Пару раз мне вводили какую-то дрянь и опять — спрашивали, спрашивали.
Как-то от инъекции закружилась голова — буквально на миг. Но у той мымры в белом халате морда была сплошное разочарование. Кажется, ждала чего-то другого. Врать не буду, физического воздействия, вроде конвейера или мордобития, не было. Ну если не считать, что на первом допросе мне сунули яркую лампу в глаза, а один «дознаватель» заорал: «Говори правду, падаль!», а другой стукнул мне по физиономии. Сдачи я дать не успел, но лампа взорвалась вместе с плафоном, а ее обломки, аккуратно миновав меня, поранили обоих допросчиков. Через пару часов их привели из травмпункта с пластырем на физиономиях. Испуганно пялясь, они долго извинялись, уверяя, что не знали, что перед ними старший по званию… «Врут, собаки» — мысленно констатировал я. Впрочем, больше они у меня не появлялись. Были другие. Спрашивали, угрожали… В конечном итоге от меня отстали. На прощание одна бесполая швабра в чине полковника медицинской службы порекомендовала мне взять лицензию на занятие парамедициной.
К высокому московскому гостю меня так и не вызвали. Хотя, вероятней всего, ему показали запись какой-либо беседы. На свободу (а как еще скажешь?) я вышел месяца через два. И случилось это уже в августе. Дочь за это время успела только закончить десятый класс, а ведь могла и замуж выйти. Жена тоже не успела обзавестись новым мужем. С работы (и с основной, и с неосновных) меня, естественно, уволили. И директора школы, и завкафедрой понять можно — им пришлось искать мне замену. Правда, счет в банке пополнялся исправно. Капитанское жалованье (да-да, не обманули!) было большим, а по моим прежним представлениям — очень большим, но… Всю жизнь я зарабатывал деньги собственным трудом. Теперь же, когда их давали мне просто так, было непонятно и дико!
Меня никто не трогал. Попытка зайти в здание, втиснувшееся между УВД и библиотекой, успехом не увенчалась. Унгерн не объявлялся. Ситуация патовая. Кто я сейчас — непонятно. Так бы и болтался, как… цветок в проруби. Интернет и книги не спасали от скуки. Может, начал бы пить…
Из ступора меня вывел сосед, Алексей Альбертович, бывший диссидент — алкоголик, пострадавший в советское время за приверженность к монархистским идеям. Собственно, глобальных идей не было. Студенты-филологи собирались в общежитии, а, прикончив пару-тройку бутылок, начинали петь песни. Дальше «Боже царя храни» и «Так громче, музыка, играй победу» их знание белогвардейского фольклора не продвигалось, но парней, на всякий случай, выгнали из института и исключили из комсомола. Правда, потом восстановили всех, за исключением соседа. Кажется, Альбертович еще и обматерил декана! Его, невоеннообязанного по зрению, признали годным к строевой службе и отправили в солнечную республику Коми охранять зеков. Пребывание в рядах Советской армии полностью излечило парня от антисоветских идей, но зародило графоманию. Алексей с завидным упорством писал исторические романы, отличавшиеся блестящим знанием предмета и абсолютной «нечитабельностью». Мне довелось как-то прочитать пару страниц его опуса, но на большее уже не хватило.
«Я нанесу ему удар в верхнюю правую часть его щита, — вскричал граф де Ля Кен и вскинул свое копье, изготовленное лучшими испанскими мастерами из самых крепких пород тикового дерева, на плечо. — И пусть этот бесчестный чревоугодник попытается уклониться от удара.
Дамы, сидевшие на трибунах, замерли от сладкой истомы, внезапно сковавшей их тела. И каждая из них мечтала, чтобы граф посвятил удар именно ей. Но де Ля Кен предпочел не называть имя дамы своего сердца, чтобы никто не догадался о его возлюбленной, которая уже давно ждала его в милой полуразрушенной башне в деревне Ширманьяк».
Алексей не признавал компьютеров и Интернета и все труды печатал на старенькой пишущей машинке, лишившейся двух клавиш — «т» и «а». Романы получались на несколько сотен страниц и после их завершения приходилось вписывать пропущенные буквы. Работенка, та еще… Потом рукописи отправлялись в различные издательства. Обратно они, естественно, не приходили. Это Мартину Идену было хорошо. Написал, отправил. Вернули из одного — отослал в другое издательство. Ну и так далее. Теперь, когда рукописи издательствами не возвращаются и не рецензируются, стало гораздо хуже.
Алексей печатал по пять экземпляров. Четыре отправлялись на почту в обычное турне, а пятый «авторский», отдавался на прочтение нам. Каюсь, но разбирать текст пятой копии я перестал после чтения еще первого романа. Возни много, а удовольствия — пшик. Теперь, получив очередную рукопись, я просто открывал ее в начале, середине и в конце, честно прочитав по нескольку предложений. Этого вполне хватало, чтобы поддержать разговор с автором. Дескать, книга гениальна, но вот тот эпизод, где «графиня принимает в своем будуаре двух мавров», гораздо интереснее, нежели тот, где она пытается перекусить клещами замок от пояса верности. Все остальное автор договаривал сам…
