Не успел я пройти и двадцати метров, как впереди, в переплетении изумрудной зелени, заметил нечто бурое, явно искусственного происхождения. Я прорубился сквозь сеть лиан и воздушных корней и оказался на маленькой прогалине, в центре которой возвышалась статуя.
В виде фараона на троне сидел Геб, древнеегипетский бог Земли. Приятно, когда осознаешь, что прав. Белые действительно оставили подсказку, осталось только понять, какую. Я подошел к монументу и принялся внимательно его изучать.
На голове Геба красовалась корона Верхнего и Нижнего Египта. В египетской мифологии Геб – отец Осириса, Сета, Исиды и Нефтиды, основных богов пантеона. Босс, короче говоря, один из сильнейших. На самом же деле он являлся просто нашим разведчиком, который изучал долину Нила.
Иероглифы на левой стороне трона содержали довольно бессмысленный текст, в основном восхваляющий мудрость и силу дарящего жизнь Геба, – ничего конкретного. Но вот правая сторона...
Здесь я обнаружил короткий отрывок из «Книги мертвых» о суде над Сетом. Но внизу Белые добавили иероглифы, смысл которых заключался приблизительно в следующем: «Гор будет свержен не на небесном Ниле». На первый взгляд – полная ахинея. Я задумался.
Суд, на котором Гор утверждал свое право на земной трон, согласно мифам, проходил в загробном царстве, под землей. Гор и Сет – враги. Уж кому, как не мне, об этом знать. Гор победил Сета. Поэтому текст на правом подлокотнике – явная угроза.
Что касается второй части текста, надо заметить, что, по представлениям древних египтян, над Землей есть Нил небесный, по которому Ра совершает свой ежедневный «променад» в течение дня, а ночью плывет на своей лодке вниз, под землю, где якобы течет еще и Нил Подземный.
Вот тут я и запутался. При чем тут подземный Нил? «Гор будет свержен» – это понятно, мне угрожают. Но подземный Нил?
Я поднялся и тут же заметил некоторые изменения, произошедшие со статуей Геба. Из-под короны потекла темно-красная кровь. Лицо треснуло, трещина пробежала вниз, разделяя статую на две части, от основной борозды разбежались в разные стороны маленькие, из которых тоже брызнула кровь, и через секунду статуя развалилась на куски, оставив после себя только бесформенные осколки окровавленного песчаника.
Если Белые хотели меня запугать подобным образом, они, должно быть, сейчас жестоко разочарованы, потому что все эти мелодраматические страсти не произвели на меня никакого впечатления. Я пнул ногой один из осколков и, весело насвистывая, пошел дальше в лес.
Через пару минут я увидел тропу. Тропа шла наверх, на гору, и я, не долго думая, пошел по ней, надеясь вскорости встретить Дженни, с которой хотел поделиться новостями.
Тропа оказалась узкой, пологой – идти по ней не представляло никакого труда – так что я шел, наслаждаясь жизнью. Единственное, что несколько омрачало мое радужное настроение – это дурацкая часть иероглифов про подземный Нил. Может, я неправильно понял смысл надписи?
В любом случае теперь, когда старина Геб рассыпался, проверить правильность толкования текста не представляется возможным, так что следует отбросить в сторону мысль о неправильном переводе. Единственное, на что остается надеяться, это на то, что Белые, в своей идиотской самоуверенности, оставят еще какие-нибудь знаки, которые мне и помогут понять смысл изречения.
Тропа не вела к вершине серпантином – она шла зигзагами, и я на каждом повороте ожидал увидеть еще какой-нибудь знак, но напрасно. Зато, когда вышел на вершину, мои ожидания окупились сторицей.
На круглой плоской площадке, являвшейся вершиной горы, стоял обелиск. Огромный, остроконечный обелиск, точная копия тех, что возводились в Египте. В соответствии с традициями, все четыре стороны обелиска были покрыты иероглифами и барельефами.
Я в первую очередь осмотрел площадку, убедился, что Дженни еще нет, потом обошел обелиск и увидел, что его грани указывают на все четыре стороны света. Убрав мачете, я бросил рюкзак на землю и, уперев руки в бока, встал у грани, указывающей на юг.
Чтобы разглядеть верхний рисунок, который располагался на высоте десяти метров от земли, пришлось напрячь зрение. Рисунок изображал Сета, убивающего Осириса. Иероглифы комментировали барельеф, но несколько не так, как это принято у египтян. Здесь восхвалялся Сет, победивший Осириса в честном поединке и избавивший мир от...
Когда я дошел до части иероглифов, описывающей Осириса, я чуть не упал. Текст в буквальном переводе звучал так: «избавивший мир от Осириса, Черного Короля». Я заскрипел зубами. Белые перегибают палку. Это уже не намеки, это четкое указание на исторический факт, известный только играющим сторонам.
Сзади послышалось чертыханье, и я обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть округлившиеся от удивления глаза Дженни, которая, с трудом добравшись до вершины, встретила здесь меня, свеженького и нисколько не уставшего. Правда, Дженни довольно быстро справилась с изумлением и мигом изобразила невозмутимое лицо человека, который с гордостью прошел трудный путь и наконец достиг цели.
Если бы я не был озабочен обелиском, наверняка сказал бы что-нибудь колкое, но я волновался, поэтому даже не улыбнулся, а лишь поманил Дженни пальцем.
– У нас проблемы, – сказал я ей, указывая на южную сторону обелиска.
Она обладала всеми знаниями Ферзя, поэтому я не стал переводить иероглифы, зная, что Дженни и так их прочтет. Она минуту разглядывала рисунок и иероглифы, потом бросила сумку на землю и достала пачку сигарет.
– И что это значит? – спросила она, закуривая.
– Это значит, что Белые настолько обнаглели, что прямо указывают нам на исторические факты, известные только нам, играющим.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь, – спокойно сказала Дженни.
Я удивленно посмотрел на нее.
– Что именно ты не понимаешь?
– Почему этот невинный текст произвел на тебя такое впечатление?
Ее слова ввергли меня в шок и породили подозрение, которое я решил немедленно проверить. Правда, все следовало сделать предельно деликатно. Поэтому я набрал побольше воздуха и осторожно начал:
– Дженни, мне нужно задать тебе несколько очень важных вопросов. Надеюсь, ты не будешь возражать.
Дженни сложила руки на груди, держа в тонких пальцах зажженную сигарету, и выглядела сейчас неотразимо. Особенно выражение ее лица – холодная апатия и нежелание делать мне одолжение. Понятно. Злится, что я быстрее ее добрался до вершины. Черт бы побрал самолюбие Ферзей!
Но, как известно, молчание – знак согласия, а потому я приободрился и продолжил:
– В первую очередь хочу спросить тебя, что ты помнишь из переданного тебе предыдущим Ферзем?
