Перкау. Ещё в одних покоях жрица задержалась. Псы обходили их взволнованно и, казалось, радостно – так радостно им было только в покоях той, кого сочли жрицей Лират. Но здесь Кахэрка уже не высказывала предположений, кому могла принадлежать комната.
Когда они вышли в сады, о которых ныне было некому заботиться, жрица промолвила:
– Ночью мы пойдём в некрополи. Стражи пропустят нас, коли сохраним должное почтение.
– Мы искали в некрополях… но так и не нашли их, – осторожно заметил Хархаф. – Ни следа.
Тень улыбки коснулась губ Кахэрки, но жрица промолчала.
Псы степенно вышагивали рядом с жрицей по одной из дорожек, вымощенных плитами такими древними, что они уже давно пошли трещинами. Ветер гулял между прямоугольными мастабами из кирпича или тёсаного камня и небольшими святилищами с трёхчетвертными [9], на старый манер, колоннами. Стены построек понемногу крошились, столетиями по песчинке разрушаемые временем. Некоторые были почти полностью уничтожены во время войн и лишь частично восстановлены заботливыми руками жрецов – тех самых жрецов, которых теперь преследовали Хархаф и Кахэрка. От этой мысли бальзамировщику сделалось немного не по себе, но он помнил: преступление против золотой крови божественного Ваэссира, хранителя Закона Таур-Дуат, не могло быть прощено. И Боги понимали это. Владыка и Первый из бальзамировщиков и без того проявили невероятное милосердие.
Некрополь Хархаф уже знал – он не один день бродил здесь и запомнил некоторые гробницы и статуи как старых знакомых. Облик некоторых умерших пока ещё сохраняли для вечности архаичные изображения – небольшие статуи из крашеного известняка в примыкавших к мастабам каменных сердабах [10]. Строгие мудрые лица взирали на меняющийся мир через небольшие окошки, у которых потомки усопших некогда оставляли подношения. Выполнены изображения были очень искусно. Глаза их были не раскрашены, а инкрустированы алебастром и драгоценным разноцветным хрусталём, а серебряные вкрапления в зрачках казались настоящими бликами света. Краска, покрывавшая статуи, сохранилась удивительно яркой. Игра света и теней особенно подчеркивала суть изваяний – быть вместилищем жизненной энергии тех, кого они изображали.
Столько веков минуло, а некрополь всё равно был обитаем – сила тех, кому принадлежали гробницы, всё ещё пребывала здесь, и шёпот их голосов, как далёкое течение вод Великой Реки, звучал на границах восприятия бальзамировщика. Жрецы Ануи умели слушать и слышать мёртвых.
Здесь не было места ни страданиям, ни суете. Некрополи были сокровищницами древнейших знаний, мудрости отгремевших столетий, сохранённой для потомков. Умеющий слушать обретал здесь то, что искало его сердце, – опыт приходивших прежде, на фундаменте которого можно было строить новое, открывать дальние горизонты в бесконечном процессе познания мироздания.
Сейчас, когда ночь царственно опускалась на древний некрополь, Хархаф не мог не думать и о том, что, когда храм запечатают, будут покинуты и эти гробницы, оставлены навеки… Сердце бальзамировщика наполнилось глубокой печалью – сродни той, что он увидел в глазах Кахэрки в покое подготовки. И жрец пообещал себе: хотя бы иногда он будет возвращаться в Кассар и приезжать сюда, чтобы отдать дань памяти.
Меж тем жрица свернула к одной из довольно хорошо сохранившихся гробниц. Запоздало Хархаф вспомнил её – она принадлежала славному подвигами военачальнику древности. Если верить надписям в его сердабе, когда-то этот полководец был простым рыбаком и возвысился благодаря верной службе своему Владыке и дарованному Богами воинскому искусству. Почему Кахэрка выбрала её, что почувствовала необычного, бальзамировщик не знал.
Жрица провела ладонями по стене, прошептала слова благословений умершему и посмотрела в глаза его статуе.
– С позволения хозяина гробницы недавно здесь было проведено ещё одно погребение, – произнесла она, не оборачиваясь. – Ты заходил внутрь, в погребальный покой за сердабом?
– Нет, это казалось непочтительным, – нерешительно ответил Хархаф и смущённо добавил: – Признаться, в отличие от тебя, мудрая Кахэрка, я не почувствовал здесь ничего необычного…
– Я испрошу для нас дозволения, – сказала она и извлекла из сумы на плече хлеб. Преломив его перед статуей, бальзамировщица зашептала что-то.
Хархаф ощутил, как кто-то точно сбросил незримую пелену, как где-то открылась невидимая дверь, и понял даже прежде, чем Кахэрка сказала:
– Проход открыт для нас.
Вместе с псами они прошли внутрь. Золотистый огонёк единственного светильника едва разгонял полумрак. Тонкие пальцы Кахэрки коснулись печати на дверях погребального покоя, и Хархаф увидел – та и правда была сломана и восстановлена недавно. Произнеся короткое воззвание Ануи, жрица снова сломала печать. Двери подались удивительно легко. Псы сели по обе стороны от прохода точно статуи своего божественного покровителя.
Воздух в древней усыпальнице был затхлым. В центре стоял архаичный каменный саркофаг, испещрённый надписями, – хранилище останков хозяина гробницы. Рядом в саркофагах поменьше упокоились члены его семьи. Но Кахэрка, поприветствовав всех их глубоким поклоном, прошла не к ним. Не сразу Хархаф углядел то, что она заприметила сразу – в дальнем углу стоял простой саркофаг из дерева, сработанный грубо и наспех из материалов, которые могли найтись в заброшенном храме. Никто не расписал его, как подобает, – очевидно, в распоряжении умершего не было хороших мастеров. Но необходимые ритуальные формулы всё же содержались на наскоро отполированной крышке – формулы, призванные облегчить путь души на Суд Ануи и к Водам Перерождения.
Кахэрка жестом велела Хархафу укрепить светильник на стене, как когда-то делали те, кто строил эту гробницу и совершал здесь последние приготовления. Потом жрица поманила его к себе:
– Откроем крышку.
– Ты уверена, мудрая? – бальзамировщик сделал охраняющий жест.
Служители Ануи не были столь суеверны, как простой люд, потому что имели дело с ритуалами смерти каждый день. Но вести себя неподобающе с мёртвыми было кощунством и для них.
Кахэрка лишь коротко посмотрела на него и с необычной для женщины силой сдвинула крышку. Хархаф поспешил помочь ей, и вместе они открыли саркофаг.
Внутри лежала искусно запелёнатая согласно всем правилам мумия – бальзамировщики явно хорошо знали своё дело. Одного взгляда было достаточно, чтобы убедиться, что процесс подготовки тела был завершён недавно. Маска мумии была простой, сработанной из нескольких слоёв проклеенного льна, но она со всем тщанием изображала черты умершего. Даже притом, что лик был умиротворённым, Хархаф прочёл особую решительность в этом лице, точно тому, кто сработал маску, важно было запечатлеть именно смелость и силу. Должно быть, мумия принадлежала воину.
В том месте, где у умершего находилось сердце, крепилась деревянная табличка, на которой были начертаны символы последних напутствий. И Кахэрка зачитала слова вслух:
– «Вечная жизнь Сенахту, сыну Бенат и Иуи, славному храбростью, верному сердцем. Дары и прославления Сенахту, любимому Богами и господином своим; первому среди прочих, единственному
