Так закончилась великая история, получившая своё судьбоносное начало ещё в первой половине двадцатого века, ставшая продолжением развития технического прогресса в области освоения полярных материков и послужившая в дальнейшем одним и главных факторов развития новой фазы космических технологий будущего, которые легли в основу освоения космоса представителями следующих поколений. Фундаментальность текущего вклада в будущие процессы не осознавал ещё ни один человек на планете, но были люди, которые уже догадывались об этом или предполагали, какими научными формами смогут оперировать их потомки, спустя десятилетия. Эпоха сновигаторов только расцветала и имела в будущем такой же яркий и насыщенный спортивно-приключенческий характер, но то, что стояло дальше событий на планете Земля на порядок превышало формы простого человеческого осознания. Эти вопросы в не столь далёком будущем должны будут лечь на плечи уже не главных героев всех произошедших событий в Антарктическом мире, а их детей и потомков, которым предстоит представлять великую идею «Полярной Навигации» не только как формат, но и как пример развития всей человеческой расы при освоении космического пространства Солнечной системы. И возможно, что эти шаги в будущем станут причиной для необходимости встречи и познания иных цивилизаций с раскрытием новых форм взаимоотношений и новых проблем, вытекающих из стремления человека познать необъятные просторы Вселенной.
ГЛАВА XVIII. НАСЛЕДИЕ ВЕРМАХТА
Стабильный жёлтый свет двадцати четырёх вольтовых лампочек прямого накала в клетчатых фонарях, упорядоченно свисающих с потолка, сквозь каналы зрительных нервов насильственно бурили психику Ральфа Зигерта именно сейчас, когда это было так неуместно, не вовремя и в то же время неизбежно. С самого утра, когда он проснулся его начало нестерпимо мучить чувство настигающего фатального итога. Получив последние шифровки из Берлина, он целую неделю вынашивал это решение, как вынашивают раковую опухоль, постоянно напоминающую о неизбежном конце. Целую неделю, пока остатки штата собирались к отплытию, он вставал каждое утро и принимал смену у вахтенного дежурного, а вечером того же дня самолично делал записи в своём журнале по поводу всех произведённых на базе работ уже по отчёту другого офицера. Каждое утро и каждый вечер он смотрел им в глаза, фиксируя тонкости в мимике хладнокровных лиц офицеров «SS» и нестерпимо не верил в то, что там в его родной Германии пришёл конец великому делу Фюрера, великому времени расцвета немецкой нации и великой истории Третьего Рейха, в которой он начинал своё участие с самых её истоков. Его до дрожи мучила боль за то, что такой великий народ и такое великое дело приняли на себя угасающий итог поражения, в котором он просто не мог видеть своего места. Каждое утро, просыпаясь и выпивая на ужин чашку чёрного кофе, он насильственно запихивал внутрь себя ещё одну личность, ещё одного человека, который имитировал его обычное поведение, оставляя снаружи хладнокровное спокойствие и размеренную рассудительность. На самом же деле ему хотелось реагировать на всё резко и с нестерпимой яростью. Так выглядела последняя неделя его жизни, превращённая в адскую пытку. Ему никто не приказывал, нет. Последнее сообщение не содержало никаких распоряжений, а просто раскрывало суть текущих событий в Берлине. По директивам Вермахта он не терял своего командного статуса и задач по строгому сохранению секретности. Естественным для выполнения этих условий была эвакуация оставшегося штата базы в страны латинской Америки под видом команды подводной лодки, потерявшей своё приказное подчинение, выполняющей наблюдательное пограничное дежурство без конкретных боевых целей, в случае её надводного перехвата флотом противника. Все подготовительные работы были выполнены, и база была подготовлена к консервации, оставалось только дождаться окончания обеда, до которого решено было оттянуть время отплытия, чтобы лишний раз не нагружать этой процедурой единственного кока в стеснённых условиях подводного судна.
Сегодня был вторник — время заводить круглые настенные часы с военного парохода, которые висели прямо над входом в кают-компанию, поэтому Ральф следуя с камбуза мимо складских столов, где производилась сортировка, учёт и выдача продовольствия предусмотрительно оторвал от рулона большой кусок упаковочного пергамента, чтобы застелить им сидение стула, с которого совершал эту процедуру с регулярной систематичностью один раз в две недели. Сегодня вообще был необычный день, Ральф надел свой парадный китель с наградами и даже захватил с собой перчатки. Всё должно было быть торжественно, несмотря на трагическую энергетику в атмосфере общих всем уже известных событий.
Завершив процедуру с часами, Ральф поставил стул на место к торцу стола, который находился ближе к входной двери. Затем смял пергамент, выкинул его в корзину для мусора, стоящую рядом с кухонным гарнитуром и, открыв дверцу серванта, достал оттуда два коньячных бокала и бутылку коньяка. Всё это он размеренно и аккуратно поставил на стол и сел рядом у изголовья, где обычно сидел всегда лицом к дверям. Справа от него на столе лежал вахтенный журнал в чёрном кожаном переплёте. Ральф придвинул его к себе, открыл и нашёл страницу с последней записью. Вынув из бокового кармана на стол пенал, он открыл его и достал перьевую ручку, уже заправленную с утра чернилами. Сделав все необходимые служебные записи, касающиеся выполнения плана эвакуации, Ральф отступил от последней заполненной графы несколько строк вниз, и, открыв кавычки, начал писать:
«Я вспоминаю те времена двадцатилетней давности, когда мы собирались в пивных на выступлениях Гитлера и его соратников. Я никогда не забуду то прекрасное время зарождения новой жизни немецкой нации, нового строя, при котором Великая Германия наконец-то сделала свежий вдох и стряхнула с себя бремя семитских оккупантов и иностранных захватчиков! Я помню эти родные немецкие лица, я помню, как мы клялись перед Фюрером в верности своему делу и преданности совей партии. Всего двадцать лет понадобилось нам, чтобы преобразить Германию и поднять её из пепла разорения и упадка до высочайших ступеней социалистического развития немецкого трудового народа! Люди встречали нас на площадях немецких городов с настоящими не поддельными улыбками! Я видел в их глазах радость и непринуждённое стремление к жизни! Они ликовали и приветствовали нас! Я всегда верил и продолжаю верить в великое дело Фюрера и НСДАП! Для меня никогда не будет другого смысла в жизни, кроме как служить делу процветания Третьего Рейха! Я не хочу возвращаться в другую Германию и именно поэтому я остаюсь здесь, на базе «Новый Берлин», строительство которой я курировал с самого начала и которой командовал на протяжении нескольких лет. Именно здесь для меня остаётся неприкасаемой та Германия, которую мы строили, в которую мы верили и ради которой умирали! И пусть моя смерть здесь станет символом сохранения этого непреступного статуса!»
Бригадефюрер «SS» Ральф Зигерт
Прочитав ещё раз своё прощальное послание пока на бумаге подсыхали чернила, Ральф аккуратно убрал ручку обратно в пенал и, закрыв журнал, отложил его в сторону. В этот момент из-за двери донёсся шум, дверь приоткрылась, и в комнату вошёл заместитель Зигерта по административно-штабной части штабсфюрер Гейнц Кальттенхопф.
— Всё готово, бригадефюрер! Команда построена в доке и ожидает вас, — строго доложил он с армейской выправкой.
— Спасибо, Гейнц, — спокойно и равнодушно ответил Зигерт, но я не выйду к команде. Я не хочу официальности, для меня это слишком пафосно выглядит, думаю, вы поймёте. Давайте лучше выпьем с вами на прощанье коньяка.
— Конечно, бригадефюрер, — уже с другой более грустной и сконфуженной интонацией произнёс Гейнц.
Зигерт наполнил оба бокала до половины и передал один Гейнцу. В оперативном штате конечно же были ещё офицеры. Неделю назад, когда была получена последняя шифровка из Берлина, все шесть старших офицеров находились здесь на совещании, и именно тогда Зигерт сразу сообщил всем о своём намерении остаться. Для этого контингента людей, собравшихся вместе, такое заявление было понятным и категоричным и по своей сути, и по причинам, и по критерию абсолютной необсуждаемости. В тот момент это выглядело, как затянувшаяся тишина, которая как ключ или как какой-то внутренний выключатель сразу изменила настроение каждого из тех, кто долгое время работал с Зигертом рука об руку. Это было что-то наподобие тонкой границы между осторожностью и страхом. Скорбь и печаль перемешивались с осознанием серьёзности намерений на фоне хорошо известных всем внутренних качеств бригадефюрера, а также и ещё одного фактора. Дело в том, что пол года назад Ральфу Зигерту сообщили, что его жена погибла во время бомбардировки. Единственным, что смягчало эту ситуацию в некотором роде, было отсутствие у них детей. Теперь Зигерта ничего не сдерживало на этом свете. Никто не задавал ему вопросов всё это время, как раз в виду той самой осторожности и только сегодня, уходя с камбуза он подошёл к дежурному вахтенному офицеру, которым был Гейнц и тихо сказал ему: «Пусть в конце ко мне зайдёт кто-нибудь один». Ральфу было тяжело, но ещё тяжелее для него было бы видеть в последний раз лица всех хорошо знакомых и уважаемых коллег. Для него было всё уже решено и слишком шумные похороны были излишними. Допив коньяк, Зигерт учтиво забрал пустой стакан у Гейнца и довольно легко и спокойно сказал:
