энергии, прошедшей через контуры. И силуэт стал целым.
— Быть не может! — выдохнул Айк, распахнув глаза.
Он вскочил, повернулся к пленникам и погрозил им пальцем:
— Никуда не уходить, ничего не трогать! Скоро я вернусь и расскажу вам сразу три новых смешных анекдота про жопу. Честное слово.
Айк выскочил из креационной и бросился влево что есть духу. Подбежал к двери, ударил по ней рукой.
Он ждал, что как только дверь откроется, его высосет наружу, в ледяную черноту пространства, и на этом можно будет поставить точку в его личной истории. Да, конечно, станция не должна открывать двери, если за ними — ничто. По крайней мере, она должна пятнадцать раз перед этим уточнить, не желает ли Айк надеть скафандр, а то на улице холодно. Но кто знает, вдруг закоротило контуры, ответственные за безопасность экипажа.
Дверь открылась, и Айк шумно выдохнул.
— Пресвятая срака! Теперь я тебе верю, Крейз. Теперь — по-настоящему.
Айк, ну что там?
Голос Алеф раздался в голове совершенно неожиданно, Айк вздрогнул. Остатки их пятёрки всё ещё функционировали.
— Пищевой отсек полностью восстановлен, — сказал он.
Мы видим. Что там с Крейзом?
Айк бегом вернулся к пульту и поработал с голограммами.
— Ты сидишь? — спросил он.
Издеваешься?
— Если стоишь — лучше сядь. Крейза нет.
Что это, чёрт возьми, означает?!
— Он есть до определённого временного порога. Потом исчезает. Это где-то три минуты назад. А самое веселье в том, что вместе с ним исчезла Чёрная Гниль! И говоря «Чёрная Гниль», я имею в виду Кета.
Айк помолчал и добавил:
— Теперь у меня на пульте — слабая батарейка. Ребята добивают монстров… типа того.
А где Крейз?
— А этого я не знаю, дорогая. При всём желании. Оборваны все нити, которые я могу проследить. Полагаю, он ушёл в какой-то осколок, но не счёл нужным посвятить нас, куда именно. Такое… такое говно. Что будет дальше, я даже предполагать боюсь.
Илайя сидела в кресле пилота и любовалась на голубую светящуюся сферу. Если её коснуться — корабль придёт в движение, будет слушаться каждого касания, как объезженная лошадка из книжки про ящериц, которую Илайя читала в детстве.
Но касаться было не обязательно, можно было просто смотреть на сферу, потому что она — красивая. Завораживает.
— Крейз, Крейз, Крейз, — бормотала Сиби, закрыв глаза. — Какая чушь, как я могу забыть этого… этого…
Вдруг её глаза распахнулись, она рывком бросила своё тело вперёд, как будто хотела прыгнуть через обзорный экран в космос, но в последний момент сдержалась.
— Я не помню его лица, — сказала она. — Не помню, как он выглядел!
Илайя поёжилась. Ей не нравилось то, как волнуется Сиби. Она волновалась очень… громко. Казалось, что от её беспокойства начинают волноваться эти жёлтые ленты с чёрными точками, из которых создано всё сущее. Лабиринт из лент с чёрными точками.
— У него тёмные волосы, — сказала Илайя. — И добрые глаза. Он всю жизнь заставлял себя учиться быть злым, отвечать ударом на удар, но на самом деле он — добрый, поэтому ему очень часто больно.
Сиби повернулась к Илайе и молча слушала.
— Он хочет, чтобы все были хотя бы не несчастны, хочет изгнать несчастье совсем, но это невозможно, и он сам несчастен. Алеф единственная может объяснить ему, что надо быть счастливым самому, что это главное. Без неё он погибнет. И у него красивое лицо.
— Ты не забыла? — шёпотом спросила Сиби.
Илайя помешкала с ответом. Ей было странно слышать вопрос. Как можно кого-то забыть? Как будто речь в принципе идёт о какой-то личной памяти. Ну и что с того, что человека нет рядом физически? Вот же он, только руку протяни. Надо просто понимать, куда именно тянуться.
Илайя понимала. Её такой сделал Крейз.
— Монохромная! — Голос Сиби обрёл уверенность. — Меня дьявольски пугает то, что с моей башкой происходит какая-то неконтролируемая хрень. Неконтролируемая мной, я имею в виду. Если ты знаешь, как этого избежать…
— Твоя голова работает не так, как моя, — перебила Илайя. — Ты нормальная. Я — неправильная. Я не умею научить, как видеть иначе. И перестать не могу.
— Давай ты хотя бы не будешь себя так обзывать.
— Как? — Илайя посмотрела на Сиби.
— «Неправильная». Ты такая, какая есть. Если кого-то это не устраивает — пусть поцелует тебя в задницу.
Илайя обдумала услышанное и с серьёзным видом заявила:
— Я не хочу, чтобы меня целовали в задницу. Фу!
— А вот вопрос желания тут — десятый, — возразила Сиби. — Есть такое слово: «надо», понимаешь?
— Нет, — мотнула головой Илайя и вернулась к созерцанию сферы.
Она заёрзала в кресле, стараясь устроиться так, чтобы не оставить невидимым недоброжелателям даже микроскопического пространства для поцелуев.
— Приём! — раздался из динамиков голос Райми. — Кто-нибудь, кроме нас, следит за уровнем кислорода? Если верить показаниям, то лично мы с Сайко откинем копыта примерно через час. В данный момент мы обсуждаем, что лучше: сидеть в позе лотоса и практиковать замедление дыхания до самого конца, или раздеться и потратить последние крохи воздуха с удовольствием.
— Сдохнуть в космосе — не самый плохой вариант, — сказал голос Гайто. — В этом есть что-то романтичное. Мне нравится идея Райми.
— Эй, это моя идея! — вмешался Сайко. — Она просто повторяет мои слова, как кукла чревовещателя.
— Пошёл ты! — засмеялась Райми.
— Сорри, народ, не смогу присоединиться, — вздохнула Сиби. — У меня тут недотрога, которая содрогается от одной мысли, что её можно поцеловать куда-то ниже губ. Так что мы, наверное, проживём дольше вас всех, без обид. Не выключайте микрофоны, я буду мысленно с вами.
— Дольше всех проживёт Алеф, — возразила Лин. — Она вообще одна… Почему она одна?
Тишина в эфире. Илайя скривилась. Бедные… Как им сейчас мучительно больно.
— Алеф? — Снова Лин. — Почему ты одна?
— Потому что Крейз ушёл, — произнёс голос Алеф.
— Кто? — Это Гайто.
— Крейз.
— Кто такой Крейз? — Райми.
— А почему вас всех так удивило, что я одна?
Пауза. Потом Сайко:
— Только у меня сейчас заболела голова?
— Плюс один, — поморщилась Сиби. — Что за хрень?
Алеф:
—
