Ознакомительная версия.
Оставалось сраных триста метров. Ахмет уже видел темный силуэт своего Дома. …Все. Бля, неужели я вернулся. Аж не верится… С обоих флангов доносились шорохи конвоирующих его собак, но Ахмет даже не думал о них — настолько незначительной мелочью казались они сейчас, казалось, передушу голыми руками. Лучшим средством от этой чумы служили гранаты; однако уже не один год прошел с тех пор, как гранаты, особенно эфка или РГОшка[34] стали не сказать чтоб совсем уж роскошью, но дефицитными и дорогими. Ахмету оставалось полагаться на АПБ и хладнокровие, в пассиве оставались сотрясение, все сильнее дававшее себя знать, и отбитые при падении ребра.
Добравшись без приключений, лимит которых, видимо, без остатка исчерпали жадные базарные хлопцы, он с трудом преодолел собственноручно подготовленную полосу. Луну окончательно затянули низкие тучи, и Ахмет едва различал безопасный путь. Ну че, бля, сам натыкал — самого и размажет, все по-честному. А хорошо натыкал, ай да я… Только бы какая дурная псина не ломанулась, а то как сейчас сорвет ОЗМку[35] — и кранты. Но собаки отстали задолго до разрушенного ЖЭКа — многие из них еще в щенячьем возрасте накрепко усвоили границы страшного места, куда лучше не соваться.
Ноги, почуявшие близкий роздых, практически подламывались — за последние сутки им пришлось отпахать как за неделю. Его никто не встречал — караульные, конечно, проспали появление хозяина… Ну вы покараулить, сейчас как завиновачу вас, раззяв. На рожок, скажем, пятеры с рыла. Отойдешь тут на недельку — и вот вам. — Приблизившись к дому на бросок, поднял кусок кирпича и засветил им в свое окно. — Интересно, обратят внимание, что Кябир не рычит?… С четвертого послышался испуганный шепот, мертвая тишина сменилась легким шухером: лязгнул станок «утеса», кто-то передернул затвор волыны. Ахмет злорадно дождался, пока тяжеленный утес доволокут на эту сторону, и только тогда подал голос:
— Э, караул! Вы так все время караулили? Заходи кто хочешь! Это че, бля, за хуйня? Вам че, роги подровнять? А нахера утеса тащите, вы че, на каждый шорох его типа таскаете? Кино мне прогнать решили, да? А ну спускайтесь бля! Стрельба под самым носом, а эти спят, бля! Сейчас огребетесь, охраннички хуевы. По рожку, бля, с каждого как дерну, будете знать…
Серый уже перекинул сходню и виновато топтался у дверей.
— Ахмет, я тут буквально на полчасика спустился, а эти, вишь… Э, ты че в крови-то? Зацепило? По тебе, что ль, базарные-то с «корда» долбили?
— Да херня, неважно. Как тут? Спокойно?
— Да вроде. За все время ни патрона не стратили.
В прихожую выскочила заспанная жена, тревожно кинулась осматривать Ахмета.
— Не суетись, так — мелочи, башку оцарапал. Да не моей половина. Давай пожрать быстрее, и умываться неси. Серый, стволы возьми. Кто в карауле был?
— Витек с Малайкой.
— Витька-то с почты или твой?
— Мой, паршивец. Ух надеру я ему жопу, засранцу…
— И надери, лишне не будет. Я весь двор от самого ЖЭКа прошел в рост — ну, думаю, как бы не подстрелили. Ага, подстрелят такие. Храп за версту раздается. Где эти разъебаи, скажи, пусть зайдут.
Снова выбежала жена, принесла чистый тельник и домашний бушлат. Ахмет привел себя в порядок, сунул ноги в обрезанные валенки и отправился на кухню. Наскоро отъебав проштрафившихся караульных, принялся за долгожданную кашу.
Базарные хорошо организовали этот процесс — все участники торговли были довольны, и требовавшаяся за вход или торговое место пятерка была вполне нормальной ценой. На ДОКе базар был дороже и опаснее: из-за своих немалых размеров — а размещался он в бывшем кинотеатре — продавца или покупателя запросто могли ободрать до нитки. Охрана вмешивалась только в случае драки, и предъявлять им, что тебя ограбили, было занятием бесполезным, слишком уж сильный Дом держал этот бизнес. Ахмет грохнул на стойку свой вытертый до белизны РПК.[36] На хранении вместо рыжего мента стоял какой-то новый молодой бычок, явно откуда-то из близлежащих башкирских деревень. Рослый, ширококостный, он легко снял со стойки Ахметову дуру, сунул на стеллаж и недовольно покосился на оттопыренный АПБшкой бушлат — такие штуки тоже, в принципе, подлежали сдаче… Смотри-ка, уже подтянули замену. Да, бычара растет, ишь, на АПБшку как щурится — надо сразу приплющить чуток, отложиться, так сказать, в юной памяти… Ахмет нагнал немного мертвого вида, уперся в левый глаз пацана. Остановить время в голове получилось легко; картинка окружающего быстро съежилась, потеряла яркость и цвет, наконец растаяла окончательно. Вместо молодого башкира в сузившемся поле зрения остался лишь слабо подергивающийся клочок тумана, в верхней части которого можно было по желанию вызвать или прогнать лицо. Сейчас оно было нужно. Ахмет (хотя какой Ахмет: тот, что командовал парадом — имени уже не имел) постарался как можно ярче и детальнее представить, как его кисти надежно фиксируют голову, большие пальцы нащупывают щелки под нижними веками — между костью глазницы и упругим трепетом яблока, куда так тянет нажать при головной боли. И плавным движением ныряют внутрь, с капустным хрустом разрывая завернувшиеся веки, цепляя жесткими заусенцами тут же лопающиеся пленки и связочки. Жидко хрустнули глазные яблоки, визгливый вой ударил по ушам. Сразу пришла отдача: послание адресатом получено и понято правильно… Ну что ж, хорошо, коли так — Ахмет вернул привычную картину мира. Весь процесс уложился в секунду, и со стороны что-либо заметить было очень трудно: парень застыл на мгновение, уставившись Ахмету куда-то в бороду, и тут же очнулся. Но теперь его расслабленные и точные движения сменились неуверенной суетой. Ахмет продолжал тянуть паузу, дожимая пацана. Ну, хватит. Пора и погладить — требовать сдачи АПБ он теперь точно не станет. Никогда.
— Не бойся, за меня не накажут. Откуда взяли тебя, балакаим?
Пацан дернулся, но тут же взял себя в руки и вежливо ответил:
— Из Сарыкульмяк, Ахмет-абый.
— Показали уже? — улыбнулся Ахмет. — Аркашка, да? А сам свалил, не хочет со мной здороваться. Тебя за что хозяин забрал — отец задолжал?
— Нет, они с хозяином договорились.
— Давно живешь? Как отзываешься?
— Урал. Двадцать четыре будет скоро.
— Ярар, малай, ярар… — совершенно искренне и тепло улыбаясь, Ахмет закруглил разговор и уже приветливо здоровался с курившими за решеткой пулеметчиками.
У пацана на лице явственно проступило облегчение, но выражение лица неуловимо изменилось — легкость сменилась тенью раздражения; продолжая принимать и складывать волыны, пацан уже не улыбался и даже не рассматривал с былым вниманием стволы посетителей. А посмотреть сегодня было на что, среди заурядных ружей и волын встречались и довольно редкие для Тридцатки штуки: сегодня аж винторез хаслинские сдали — раритетнейшая штука, в тридцатке таких ни у кого нет. «Лось» вон лежит, тоже 9-миллиметровый. Интересно, где его хозяин берет патроны… Или вот, гладкоствол, «пукалка», как сейчас говорят, но какая лапка — Бенелли, итальянка. Не ружье, а произведение искусства. Когда-то за такую красоту можно было хоть три, хоть пять новых волын взять, а сейчас за задроченный укорот сколько пукалок попросят — десять, пятнадцать? И то вряд ли. Кому сейчас гладкоствол нужен, совсем безоружному разве что.
Ознакомительная версия.
