представь, что он находился бы в вашем мире постоянно. Как ты думаешь, на каком уровне была бы ваша магия? Да вы горы двигать смогли бы!»
«Я почему-то чувствую себя незаслуженно ущемлённым, — проговорил Игорь с намёком на шутку. — И это при том, что я-то как раз самый одарённый богами».
«Справедливость — это человеческое понятие, — ответил я, вспоминая то, чему меня когда-то учил Дзен. — Вселенной оно чуждо».
* * *
Дальше стена нам поведала, как плачущую богиню увели прочь, и мир остался один под россыпью звёзд. Процессы, зародившиеся на нём, шли, но контролировать их стало некому.
«А что с ней случилось? — поинтересовался Игорь, и я остановился у этой живой картины подробнее. — Почему её убрали?»
«Провалила экзамен, — пожал я плечами. — Возможно, создала что-то нежизнеспособное, вот старшие боги и решили, что пора этот эксперимент заканчивать».
«Неоднозначно, — хмыкнул на это Туманов, и мы пошли дальше. — Я бы даже сказал, необъективно».
А вот возле следующей картины я уже остановился сам. Точнее, встал, как вкопанный и широко распахнул глаза. Картина изображала два мира, которые долгое время существовали в связке. Два шара, так похожие на украшения. На игрушки. И я мог поклясться, что в какой-то момент под ними появлялись две маленькие детские ручки.
А потом — бадабумс. Два мира сталкивались и разлетались осколками по близлежащей вселенной.
— Не может быть, — прошептал я вслух и сел на пол.
— Что с ним? — переговаривались между собой мои сопровождающие. — Ему плохо?
— Нет, — ответил я на их языке, чем тоже немного ошарашил. — Мне не плохо. Мне ваще кранты.
Последнего эвфемизма они не поняли, потому что проговорил я его на чистом русском. И обозначал он крайнюю степень ничтожности бытия.
А после этого я лёг на каменный пол, чувствуя спиной прохладный сквозняк.
«Давай не будем гробить моё тело, пожалуйста, — попросил Игорь, но мне сейчас было даже не до него. — Что случилось-то?»
А что я мог на это ответить? Я лежал и смотрел на два мира, нарисованные на стене надо мной. Вот они висят рядом и сосуществуют в полной гармонии, а вот, — и я протянул вверх руки совсем, как во сне, — они соприкасаются и разлетаются тысячами острых игл.
— Сотнями летающих островов, — проговорил я, даже не осознавая, что делаю.
— Он что, видит нашу историю? — спросил один охранник у другого, трепеща прозрачными крылышками. — Какой странный!
— Это невозможно, — ответил ему второй. — Она только феям может быть видна!
— Но ты же видишь! — настаивал первый.
— Давай, попробуем его поднять и отведём уже к Фаяне! — ответил ему второй.
Но, как они собирались меня поднять, я не знал. Видел, конечно, как они котлы таскают сообща, но для того, чтобы сдвинуть меня с места их требовалось значительно больше, чем было в моём сопровождении.
А я, наконец, принял мысль, что, да, действительно, это были те самые миры, которые несколько тысяч лет назад я, будучи ребёнком, разрушил до основания.
Я глубоко вдохнул и поднялся на ноги.
«И что это было? — рискнул спросить Игорь, понимая, что произошло что-то выходящее из ряда вон. — Ты можешь объяснить?»
«Кажется, — тихо ответил я, — это я виноват в том, что два мира разрушились, а наши феечки мотаются на этом осколке планеты».
Мне и самому в такое верилось с трудом, но живая летопись говорила именно об этом.
«Ты что сделал? — кажется, для Туманова сегодня день откровений. — Серьёзно? А родители всё так и оставили?»
«Я вспомнил это сегодня, когда лежал под воздействием порошка, — да, всё ещё было возможно, что это лишь наведённая галлюцинация, но после сна я стал больше вспоминать, больше раскручивать. — Мой отец откатил разрушения, вернув миры в то состояние, в котором они были до моего вмешательства. Вот только никогда нельзя всё вернуть в ту же самую точку. Никто этого не может. Даже верховные боги. Всегда найдётся неучтённая крупинка, забытая секунда, потерянные из вида силы взаимодействия. Количество хаоса всегда возрастает, даже когда мы всё приводим к идеальному порядку».
«Я не совсем тебя понимаю, — признался Игорь. — Даже не так: я совсем тебя не понимаю».
«Объясню проще: разбил ты вазу, а затем попытался её склеить. Но момент падения из осколков ты уже не уберёшь, если даже сможешь обойтись без трещин. Более того, даже если ты переплавишь эту вазу в другую, и она снова станет целостной, её части будут иметь в себе информацию о падении. И это я молчу о той энергии, которая будет безвозвратно потеряна в момент удара. Микровмятины на полу и, естественно, потерянные осколки. И мы на одном из них».
«Вот так уже более понятно, — ответил мне Игорь. — Мы на одном из осколков разбитой тобой вазы».
«Эх, была бы это просто ваза, — вздохнул я. — Может быть, меня так не зацепило».
«Но как же вышло, что они до сих пор живы? — не понял Игорь. — Я так понимаю, это случилось давно. И почему их не заметили?».
«Мы можем узнать это из наскальной живописи, — ответил я, но сам думал о другом, что и озвучил. — Внимание богов обычно направлено на свой мир или на всю ветку миров, если происходит что-то колоссальное. А этот осколок в масштабе этой самой ветви миров, насчитывающей миллионы таковых, это даже не песчинка. Атом. Кроха. Он просто ничтожен. Отколовшись, он вошёл в погрешность, а феи, оставшиеся на нём, научились выживать. И всё это — результат неосторожности младенца. Рандом, случайность, но мне от этого не менее погано. Именно из-за этого меня отдали на воспитание приёмным родителям. А точнее — Дзену».
«Неужели у богов так принято? — не поверил мне Игорь. Точнее, ему было сложно поверить из-за воспитания. — Просто это как-то странно. Мать и отец лучше всех смогут воспитать, разве нет?»
Но то знание, что довлело над ним самим, заставляло каждое последующее слово говорить менее уверенно.
«Видишь ли, — проговорил я, решив, что, если уж шокировать, то до конца. — Среди богов дети — ещё более рисковый шаг, чем среди кого бы то ни было. Дело в том, что никогда нельзя угадать заранее, какими силами будет обладать то или иное божество. И нередки случаи,
