Так думал я, вылетая из темно-серого тумана Перехода в ослепительно-яркий полдень.
Полдень другого мира.
Кто-кто в теремочке живет?
Лягушка-квакушка
— Леш, где это мы?
Я не ответил сестренке, оглядывая залитые солнцем окрестности из-под перебинтованного козырька руки. Окрестности не радовали разнообразием: на все четыре стороны, куда ни глянь, вольготно раскинулась песчаная пустыня. Огромная, как море, ослепительная, как блондинка под софитами.
И жаркая, как доменная печь: у меня даже глаза вмиг пересохли.
— Леш, это другой мир? Или мы… — Голос Люськи дрожал в унисон с раскаленным маревом над барханами.
— Или мы что?
Я, убедившись, что в округе никого нет, слез с мотороллера и принялся стягивать с себя одежду. Потом, озадаченный подозрительной тишиной, обернулся и внимательно взглянул сестре в лицо. И ее лицо мне очень не понравилось, вернее, не радовал ее взгляд: застывший, какой-то неживой, словно она смотрела внутрь себя, и ей очень не нравилось то, что она видела.
— Ты что, глупая? — Я взял ее за плечи, немного встряхнул. — Чего надумала?
Люська сжала губы, словно удерживая рвущиеся наружу слова, потом губы не выдержали, задрожали, и из них полился поток слов, сопровождаемый к тому же потоком быстро высыхающих при такой жаре слез:
— Мы ведь… ведь мы не умерли, да? Не умерли? А то я подумала, что мы… мы с того обрыва… или нас застрелили, и мы теперь… теперь…
Я удивленно поднял брови, впрочем уже догадываясь, что хочет сказать Люська. А как бы я отреагировал в такой ситуации, если бы до этого не прошел через несколько миров?
— Успокойся, Люсь. — Я обнял ее трясущиеся, несмотря на жар от песка и солнца, плечи. — Мы не умерли. Мы не в аду. Мы живы. Это просто другой мир, как я тебе и говорил. Просто мир, где жаркая пустыня… вот такая вот куча раскаленного песка… и нам нужно найти здесь моих друзей и… Маня! НЕ ТРОЖЬ РЮКЗАК!!!
Гивера с невинным видом — мол, и рюкзак-то не понюхай — какие строгости! — отвернулась от рюкзака и улеглась в тени мотороллера. Надо за ней приглядывать: в таком месте, как эта пустыня, еда и вода могли оказаться жизненно важными ценностями. Особенно вода. А Мане ничего не стоило прогрызть канистру с водой: тяп — и готово! И не такие орешки раскусывала. На Шебеке вон, жилет на полицейском прокусила, зараза, а там броня — не чета тонкому металлу канистры. Эх, мне бы с собой такую броню на случай неожиданных критических ситуаций… Кто знает, что среди этих барханов водится. Или…кто.Человек-то, практически, всегда опасней зверя. Если он сам — зверь. Где-то я это читал… у Никитина, что ли?
— А здесь красиво, — проговорила шустро успокоившаяся Люська. — Словно песчаное море: ни конца ни края… и барханы-волны… только вот жарко очень…
— А ты разденься, — посоветовал я ей. — Только на голову что-нибудь надень: тебе только солнечного удара не хватало!
Сестра застыла в размышлении, а я, скинув куртку и гольф, побрел в одной футболке, пытаясь подняться на бархан. Солнце обрушилось на прикрытые только тонким хлопком плечи, словно вдавливая меня в песок своим сухим жаром. Увязая ногами в раскаленной сыпучей лаве песчинок, я вскарабкался к гребню бархана, чуть было не выбрался на него, да вспомнил наставления инструктора по выживанию и встал на четвереньки. Блин горелый, какой горячий песок!
«Не высовывайся! — вот главная заповедь для выживания, — втолковывал мне и другим курсантам низенький коренастый инструктор. — Если хочешь остаться целым, сделай все, чтобы тебя не заметили раньше времени, раньше, чем это тебе нужно».
Я, пригнувшись к песку, осторожно поднял голову над гребнем бархана. Никакого движения, никаких преследователей, догоняющих нас от осеннего Крыма. Пусто. Только марево над песчаным морем и Дорога, идеальной прямой рассекающая неуловимый бег барханов. И как ее не засыпает?
Дорога уходила вдаль в том направлении, куда указывало переднее колесо мотороллера. То есть в том направлении, куда нас вывел Переход. В противоположной же стороне, метров за пятьдесят от нас, Дорога просто уходила в пески, ныряла в бархан, и я сомневался, что она где-то неподалеку из него выныривала.
— Ле-еш… — послышался голос снизу. Люська, сняв свою розовую осеннюю курточку, нерешительно топталась возле мотороллера. — Леш, а мне и в свитере жарко!
Я съехал на лавине песка к Дороге, встал, отряхнулся, глянул на сестру. Н-да, свитерок плотной вязки, однако…
— Так сними его.
Люська презрительно сощурилась на недалекого братца-мужлана.
— У меня же под ним… Там же только…
— Лифчик?
Люська гневно сверкнула глазами и снова зажмурилась от яркого света.
— «Бюстик», «бюстик» нужно говорить, грубиян!
— Придется снять, — сурово, словно доктор, объявляющий о серьезной операции, резюмировал я. — Хоть как его ни называй!
Сестра насупилась.
— Что?
— Мне другого надеть нечего, — проворчала Люська.
Я ткнул пальцем на небольшой, но туго набитый зелено-лаковый рюкзачок, что она сняла со спины.
— А там? И где, вообще, твои вещи? Я вроде сказал тебе, что нужно с собой брать.
— У меня еще две сумки были! Только они там остались… — Люська оглянулась, словно ожидая увидеть за спиной дверь в горный Крым, и беспомощно замерла. Похоже, что она только начала осознавать, что обратный путь нам заказан.
— В рюкзаке что? — терпеливо повторил я.
— Косметика, влажные салфетки, документы, — затараторила Люська, — деньги, мобилка, фен…
Я обессиленно плюхнулся на Дорогу, которая в здешней жаре оказалась приятно-прохладной, и захохотал. Наверное, чтобы не расплакаться.
— Люська, — простонал я сквозь смех, — ну зачем нам здесь фен?! Здесь же такая жара, что он за кондиционер охлаждающий сойдет! И деньги, косметика…
Люська растерянно смотрела на меня. Потом оглянулась на окружающую нас пустыню, решительно нахмурила брови, вытащила фен из рюкзачка и — бац! — запустила им в пески.
— Стой, не горячись! — Я протянул руку к сестре, стараясь согнать улыбку с лица. — Не выкидывай ничего больше. Кто знает, что нам может пригодиться… здесь?
Люська несколько секунд смотрела на меня, потом ее нижняя губа задрожала, покатилась новая слеза…
Я подошел к ней, взял за плечи, тряхнул…
— Не смей плакать — высохнешь за минуту, один скелет останется — на такой-то жаре…
Люська вытерла слезы и нерешительно улыбнулась.
— Дурак ты, Лешка, — проговорила она нетвердым голосом. — У меня же все внутри трясется, несмотря на жару. Я ведь до сих пор не знаю, что со мной происходит: может, я под воздействием газов этих, отравляющих, валяюсь и грежу…
