Здесь и сейчас
— Пойдем в избу, поснидаем, — предложил старик.
— Сейчас, — живо откликнулся я. — Только вещички прихвачу.
Я с трудом отыскал свой рюкзак. Ну разумеется, валялся он в самых густых и колючих кустах. Еще хорошо, что не в озере.
Внутри жилище казалось чуть больше, нежели снаружи. Но не царские, даже не крестьянские, хоромы. Маленькая печка-каменка, топившаяся по-черному, большой плоский камень, изображавший стол, скамейка — она же спальное место. Окон не было, но лучина, вставленная в светец, светила исправно и бесперебойно. Освещение неплохое, если не читать. А дым, по замыслу «архитектора» должен выходить в дверной проем. Места хватало только на небольшой сундук в углу да деревянную вешалку. Все остальное пространство занимали сети и рыба… Рыбы было много. А уж запах…
— Хе-хе-хе, — тоненько засмеялся дед, увидев, как я пытаюсь дышать в рукав. — Да и цему тут пахнуть-то?
Прям, как один мой знакомый из морга: «Чему тут пахнуть? Покойники-то свежие». Запах в землянке был круче! А дед, паразит, оптимистично заключил: «Ницо, посидишь тут недельку-другую, попринюхаешься и замецать не будешь. Благородная рыба — осётр, севрюга. Опять же — стерлядь золотая!»
Не то Гавриила Романовича цитировал, не то сам придумал. Вот уж истинно — сравнения и эпитеты носятся в воздухе, как мухи.
— Дядька Аггей, а какой сейчас год? — поинтересовался я, готовясь к переводу дат от Сотворения мира к привычному, от Рождества Христова.
— А хрен его знает, — равнодушно ответил дед. — В монастыре, раньше, летопись погодную вели, а теперь уже и некому. Мнихов-то почти всех убили.
— Странный ты, дядька, — удивился я вслух. — По-немецки разговариваешь, а какой год — не знаешь.
— Балакаю, — кротко согласился старик. — Потому как в Новгороде и на Белоозере торговать приходилось. Язык чужеземный — вещь нужная и полезная! А на цто мне знать — какой год? Я и свои-то годы не меряю. Вроде бы на энтот Ильин день семьдесят пять стукнет. А может, — равнодушно повел он плечами, — и триста семьдесят. Ладно, давай к столу.
Пока дед таскал из закутков чугунок с вареной рыбой, миски и деревянное блюдо с большущим караваем, я вытащил из рюкзака собственный провиант. Достал бутылку, колбасу, банку со шпротами. Дед, завидев это добро, покрякивал: «Ну сильны немци, напридумывают же». Удивление не помешало притащить две деревянные чарки. Интересно, что он из них пьет? Для пива или медовухи — маловаты. Зелена вина, как называли водку, быть не должно. Может, самогон гонит? С него станется.
Я разлил по антикварным чаркам водку двадцать первого столетия, и мы выпили. Дед, опрокинув чарку, с удовольствием скривился.
— Эх, хорошо! — удовлетворенно прогундел дядька Аггей и полез открывать шпроты. Вскрыл так ловко, будто вскрывал банки каждый день.
Глядя на мое удивленное лицо, он невозмутимо отмахнулся:
— Вот и я говорю, цто сильна немцура. Напридумывает всякой всякоты. А ты сиди и гадай — за какую ручку тянуть. А цто — цто-то не так?
— Думаю, где это простой рыбак по-немецки говорить выучился? — нашелся я.
— Так царь велел. Давай, грит, Аггешка — учись иноземным языкам. Пойдем Ливонский орден воевать — лазутчики потребуются. А ведь с Иваном Васильевичем-то как поспоришь? Поди-ка, не выучи… Вмиг шкуру спустит. Да и я не всегда рыбаком был…
— Как это ты с царем познакомился? — не удержал я в себе проснувшегося историка. Чтобы сказали коллеги по кафедре, узнай они о том, что встречаюсь уже со вторым современником Иоанна Васильевича?
Старый рыбак задумался, разлил, и мы выпили на «вторую ногу». Я взял на закуску кусок хлеба, откусил и, чуть не выплюнул. По вкусу напоминало гнилые орехи с рыбой.
Увидев мое перекошенное лицо, дядька засмеялся:
— А ты цто думал? Где я те настоящего хлеба найду? Желуди толку, с рыбой мешаю. У нас парень, настоящего хлеба года два не видели. Или — все двадцать два… Ясно-понятно, годы-то давно не меряны. Пахать и сеять кому? Мужиков — кого убили, кто на войну ушел, а кто прячется. Я тут, сцитай, рыбой всю волость кормлю. Так и то, рыбу-то мою еще вывезти нужно. А на озере-то и показываться боязно. Ляхов у нас немеряно. Вынюхивают, псы шелудивые, цем бы поживиться. Если увидят — могут и в полон взять. У них, сволоцей, целый лагерь пленников. Уж цто они с ними делать собираются, не знаю. Может, в турки продадут. А может — есть станут. Они же, ляхи-то эти, хуже зверей будут. Хорошо еще, что договорился я с местными, чтобы рыбу каждую ночь на тот берег отвозили, да по тропкам в деревню. С того старики да бабы, ясно-понятно, и кормятся.
Дед потянулся за новой порцией. Кажется, «зелье» ему понравилось. Степенно занюхал шпротинкой. Потом махнул рукой и налил снова. Вот ведь незадача. Не набрался бы старый…
Но я зря беспокоился. Дед был из тех, которые знают меру. А вот я уже слегка «поплыл». Уже перестал замечать и старческую шепелявость и новгородское «цоканье», распространенное от Господина Великого Новгорода до Белого озера.
— Местные… которые… — начал было объяснять дядька Аггей, но замялся. — Они, э-э, такие, ну, ясно-понятно, не совсем обычные. Щас Евдоха придет, увидишь. О, легка на помине!
Дверь заскрипела, и в землянку неспешно зашла женщина. Хотя огонь от лучины давал не очень много света, но кое-что разглядеть было можно. На вид — лет сорок, хотя на самом деле могло быть и тридцать, и двадцать пять… Простоволосая — значит, незамужняя. Волосы всколочены. Рубаха-понева, а сверху сарафан. Одежда драненькая, но не заношенная.
— Садись голубушка, — суетился дед, расчищая для гостьи место.
Дядька Аггей вел себя как старшеклассник, впервые пригласивший домой любимую девушку. Не знал куда усадить, чем угостить. А уж Евдоха… «Страшна, как финская война…» — говаривала покойная бабушка. Одно хорошо, рот не открывала, а скромно вытаскивала из чугунка рыбу и ела. От колбасы и консервов отказалась.
После очередной чарки она показалась привлекательнее. Ну водка еще и не то творит. Даже когда увидел, что из-под подола у «девушки» торчит копытце…
— Цто, не видал? — ехидно поинтересовался старик.
— Не видал, — честно признался я. — Русалок видел, леших, оборотней, а вот кикимор — ни разу.
— И где же ты их видел, русалок да оборотней? — заинтересовался дед.
Я решил повременить с откровениями и перевел разговор:
— Дядька Аггей, а ты так и не рассказал, где с Иваном Васильевичем познакомился…
— Тогда доставай скляницу, — насмешливо потребовал дед. — У тебя там не одна лежит, в котомке-то…
