Искусственная гора Женевы имеет ступенчатую структуру — вроде свадебного торта. В самом низу первые три уровня около километра в диаметре, этажи с четвертого до тридцать второго в два раза «уже». Далее идет «верхушка» — этажи с тридцать третьего до семьдесят второго — 300 метров в поперечнике и 120 в высоту.
На четвертом этаже, как и на тридцать третьем, находился парк. Деревья, ручейки, всяческие живые твари. Стены прозрачные, и прямо из покрывающей потолок третьего уровня почвы растет настоящий лес. Мы присели отдохнуть на скамью у пруда, наблюдая, как гуляющие бросают виноградинки рыбкам. Многие купались.
С самого нашего прибытия в Женеву меня не покидало какое-то подсознательное беспокойство, и вот теперь, в этом приятном окружении приятных людей, я внезапно понял, что меня беспокоит.
— Мэригей,— сказал я.— Почему-то не видно здесь несчастливых.
Она улыбнулась:
— Ничего удивительного. Тут такие цветы...
— Нет... я имею в виду всю Женеву. Похоже, все совершенно довольны положением вещей. Кто...
— Твой брат, например.
— Правильно, но он тоже, можно сказать, приезжий. Я имею в виду продавцов и рабочих, и вообще всех вокруг.
Она задумалась:
— Не знаю. Видимо, ты прав. Я не обращала внимания.
— Тебя это не удивляет?
— Это не совсем обычно... но...— Она бросила виноградину в пруд, и рыбки в испуге шмыгнули в разные стороны.— Помнишь, что говорил сержант Шири? Они выявляют нехорошие наклонности психики еще в детском возрасте и исправляют их. И любой здравомыслящий человек будет вполне доволен такой жизнью.
Я фыркнул.
— Половина населения не имеет занятия, а большинство остальных выполняют искусственно придуманную работу, которую можно вообще бы не делать или передать машинам.
— Но они имеют пишу в достатке, и у них есть чем занять время и голову. Двадцать шесть лет назад не было и этого.
— Возможно,— сказал я, не желая спорить.— Наверное, ты права.
И все же на душе у меня было неспокойно.
Оставшуюся часть этого и весь следующий день мы провели в штаб-квартире ООН (само собой, это была «столица мира»), занимавшей весь верхний цилиндр Женевы. Всего, что там было, невозможно пересмотреть и за месяц. Больше недели ушло только бы на осмотр Музея человека. Каждая страна была представлена отдельной экспозицией. Зачастую имелся не только магазин, где продавались сувениры, но и ресторан с фирменными блюдами местной кухни. Я боялся, что национальные различия могут в этом мире сгладиться. Стало бы гораздо скучнее, несмотря на всеобщий порядок. Хорошо, что мои опасения не оправдались. За это время мы с Мэригей разработали план на ближайшее будущее. Мы решили вернуться в Штаты, подыскать себе жилище и отправиться в путешествие месяца на два.
Когда я обратился за советом к маме, как мне найти квартиру, она показалась мне странно смущенной, вроде сержанта Шири во время нашей беседы. Но она пообещала навести справки в Вашингтоне, когда она туда вернется,— ма жила в Вашингтоне, не захотела переезжать после смерти отца.
Я спросил у Майка, отчего все так неохотно говорят на тему о жилище, и он объяснил, что все это — последствия страшного хаоса, царившего в годы между голодными бунтами и началом Реконструкции. Не хватало жилья, люди теснились по две семьи в одной комнате даже в относительно процветающих странах. Ситуация сложилась очень неустойчивая, и тогда за дело взялась ООН. Сначала — массовая агитационная кампания, потом — массовая обработка сознания. Внедрялась идея о том, что жить надлежит в возможно меньшем помещении, что грешно даже хотеть получить в личное распоряжение целую квартиру из нескольких комнат. Отсюда и новый стереотип поведения — нескромно разговаривать на тему о жилье.
И до сих пор многие люди сохраняют остатки такого воздействия, хотя еще десять лет назад было проведено раскодирование. В зависимости от общественного положения говорить о квартирах было невежливо или даже оскорбительно для собеседника.
Ма вернулась в Вашингтон, Майк улетел обратно на Луну, а мы с Мэригей остались в Женеве еще недели на две.
Наш самолет приземлился в аэропорту Далласа, оттуда монорельсом мы добрались до Рифтона, города-спутника, где жила ма.
После громадного комплекса Женевы Рифтон производил приятное впечатление скромными размерами, хотя он тоже покрывал довольно большую площадь. Его составляли здания разного типа, в большинстве — всего в несколько этажей, расположенные без видимой системы вокруг озера и утопавшие в зелени. Все здания соединялись движущейся дорожкой с большим куполообразным строением, где находились магазины, школы и различные учреждения. Там мы получили указания, как найти жилище ма — двухквартирный домик над озером.
Мы могли воспользоваться крытой лентой дорожки, но вместо этого пошли рядом с ней, вдыхая вкусный холодный воздух, пахнущий опавшими листьями. За пластиковой стенкой проплывали люди, старательно избавляя нас от удивленных взглядов.
Мама не откликнулась на звонок, но дверь оказалась незапертой. Квартира была довольно уютная, даже просторная, по стандартам звездолета. Обстановка была старомодная, прошлого века. Мама спала у себя в спальне, поэтому мы с Мэригей тихо присели у стола в гостиной и начали перебирать журналы.
Вдруг из спальни ма донесся резкий кашель. Я постучал в дверь.
— Уильям? Я... Входи, я не знала, что ты приехал...
Мама полулежала в постели, свет был включен, повсюду в комнате — пузырьки и коробочки таблеток. Мама выглядела очень больной, бледная, с проявившимися морщинами.
Она закурила сигарету, это, похоже, помогло ей преодолеть приступ кашля.
— Когда ты приехал? Я не знала...
— Мы только что приехали... Когда ты заболела?
— О, чепуха, подхватила вирус в Женеве. Через пару дней все пройдет.— Она снова закашлялась и потянулась к бутылке с густой красной жидкостью. Все лекарства в комнате были из разряда патентованных, коммерческих средств.
— Ты была у врача?
— У врача? О боже, конечно нет. Они ведь... это... это ерунда, не надо...
— Чепуха? Это в восемьдесят четыре года! Господи, ма, ты просто ребенок.
Я направился к фону на кухне и вскоре соединился с больницей.
В кубе появилось изображение какой-то девицы лет двадцати.
— Сестра Дональдсон, общая служба.— Улыбка у нее была профессиональная, неподвижная. Но тут, похоже, все привыкли улыбаться.
— Моя мать заболела, ее нужно показать врачу. У нее...
— Имя и номер, пожалуйста.
