до бедра наискосок, лезвие прошло по костям, полностью разрезав плоть, потеря крови огромная, внутренности выпирают наружу, а монах уже сильно немолод, явно вот-вот умрёт.
Теперь требуется уже двадцать секунд, а раненого протаскивают под крылом так, чтобы вся рана попала под свет. И снова вижу то, что назвать можно только магией. Рана на глазах затягивается, а сам раненый глубоко вздыхает и даже открывает глаза.
— Следующий! — громко командует Башкин. — Несите со всех участков.
Раненых несут одного за другим, с простреленными внутренностями, с рублеными и колотыми ранами. Одного не успевают донести, умирает за секунду до спасения. У другого проломлен череп, но его успеваем спасти, кость на глазах срастается, а раненая плоть заживёт потом. Артефакт в моей руке нагревается, я чувствую, как на меня накатывает усталость, словно держу неподъёмный груз. Но держать нужно, поскольку тяжёлых тут ещё много, даже с полноценной медициной их не спасти.
Чувствую, как разжалась рука Марины. Девушка упала без чувств, два крепких монаха немедленно оттаскивают её в сторону и укладывают на одеяло. Откуда здесь одеяла? Точно, пока я смотрел перед собой, в помещении уже оборудовали временный госпиталь, где уже суетятся медики, наши и военные, перевязывая тех, кто ранен не смертельно.
В глазах начинает темнеть, артефакт уже ощутимо жжёт руку, чувствую, что материал его уже крошится под пальцами, скоро должен рассыпаться в прах.
— Потерпите, ещё немного, — голос учёного слышится как будто издалека. — Один человек, сейчас принесут.
Одним человеком оказывается женщина лет сорока в военной форме, блондинка, коротко стрижена, вроде бы, красивая, но точно разглядеть не получается. Половина лица и часть шеи покрыта страшным ожогом, словно к ней приложили факел. Даже если выживет, уродство будет страшное. Нужно вылечить, чего бы это ни стоило.
Чувствую себя губкой, которую выжимают досуха, руку обжигает, артефакт просто взрывается в руке, после чего сознание гаснет. Последним кадром, что впечатывается в сознание, становится лицо женщины, с которого на глазах слезает изуродованная плоть, под которой появляется чистая белая кожа. Кажется, я ударился головой при падении, но меня это уже не волновало.
Я открыл глаза, в небольшом помещении с белыми стенами светила тусклая лампочка. Я лежу на кровати, накрытый одеялом. Зря накрыли, жарко здесь, душно, а под одеялом я основательно взмок. Не мешало бы помыться. Сегодня банный день? Или… где я вообще?
Голову повернуть получается, перед глазами всё немного плывёт, но получается кое-как сфокусировать взгляд на фигуре, что сидит напротив. Ожидаю увидеть Марину, но нет. Это та самая женщина, что исцелилась последней. Я хорошо её запомнил. Только сейчас она одета не в военную форму, а в нормальное платье, белое в синий горошек, обтягивает фигуру, выгодно подчёркивая все выпуклости.
— Доброе утро, хотя уже далеко не утро, — голос негромкий, мягкий, с какой-то материнской заботой. — Рада, что с вами всё хорошо. Меня Люба зовут.
— Люба… — я пытаюсь вспомнить что-то из ранее услышанного. — Любовь Наумовна?
— Просто Люба, — она улыбается и гладит меня по голой груди, жест этот можно трактовать неоднозначно, хотя для меня сейчас это значения не имеет. — Помните, вы спасли меня?
— Да, вас я запомнил, — я попытался встать, но тут нарисовались две проблемы. Во-первых, во всём теле была жуткая слабость, вряд ли смогу на ноги встать, а во-вторых, я был голый, как-то не хотелось сверкать перед дамой голым задом. Хотя, при других обстоятельствах…
Она словно прочитала мои мысли.
— Давайте я помогу вам одеться, не нужно стесняться, я, да будет вам известно, голых мужчин видела, в обморок не упаду. Вот, держите.
Она открыла тумбочку и извлекла оттуда больничную пижаму.
Пришлось отбросить стеснительность, поскольку сам бы я ни за что не смог натянуть штаны и рубаху. Теперь, в одежде, я почувствовал себя гораздо увереннее. Правда, слабость никуда не делась, а ещё сильно хотелось пить. И снова Любовь Наумовна пришла на помощь. В руке её откуда-то появился большой стеклянный стакан, наполненный странной серой жидкостью.
— Белково-углеводный концентрат из солдатских пайков, — объяснила она. — Сразу питьё и еда. Можно в таблетках употреблять, но лучше вот так, в растворе.
Я взял стакан трясущейся рукой и начал пить. На вкус, конечно, так себе. Немного сладкое, немного отдаёт чем-то, вроде муки, слегка кислит. Но выбирать особо не приходилось. Хоть и с трудом, но я допил стакан. Не меньше полулитра. Сердце забилось чаще, меня снова повело, но негативные ощущения быстро пропали, в тело начала возвращаться сила.
— Теперь я вас оставлю, — сказала Люба и посмотрела на меня самым многозначительным взглядом. На меня уже смотрели так женщины, как раз перед страстным сексом. — Разумеется, мы могли бы…
— Что? — я старательно косил под дурака.
— То самое, — она усмехнулась. — Но вы не в том состоянии, а кроме того, Марина… знаете, у неё такая влюблённость. Не хочу расстраивать, она хорошая девочка. Неопытная, с неоднозначным прошлым, но… не обижайте её.
— А где она?
— Здесь, неподалёку, в одной из палат. Но ей уже гораздо лучше, в себя пришла ещё ночью, сразу спросила о вас. Думаю, скоро вы с ней увидитесь. А пока… — она показала мне на большой графин. — Допейте всё, туалет сразу за дверью. Пока.
Она встала и повернулась, дав возможность ещё раз оценить фигуру и прозрачность платья, под которым было очень небогато с бельём. Да, ладно, пока не до того.
Стоило ей выйти, как в палату вихрем ворвалась Марина собственной весьма недовольной персоной. Немедленно уселась со мной рядом и посмотрела на меня так, как прокурор смотрит на подследственного.
— Что она тут делала?
— Зашла справиться о здоровье, — спокойно ответил я. — Я вообще-то её спас, высказала благодарность, дала попить, помогла переодеться.
— То есть, ты при ней голым задом сверкал? — зрачки её сузились, вот-вот выпустит когти.
— Солнышко, — я откинулся на подушке. — Давай определимся, у нас с тобой таки что-то есть, или мы просто знакомые?
— Как это, просто знакомые? — она, кажется, растерялась.
— Понимаешь, котёнок, чтобы ревновать, нужно определиться, что да, это твой мужчина, и другие женщины на него претендовать не могут. А у нас не только записи в паспорте нет, мы с тобой даже… А вот теперь подумай, вот есть мужик, — я похлопал себя по груди, — ему нужна женщина, на примете есть ты, с разговорами и нежными поцелуями. А есть взрослая женщина, которая знает, чего хочет. Я ведь не мальчик, к романтике не склонен.
— И? Что?
— То, что если я твой мужчина, то предлагаю начать… — я
