— Я вообще не спал, — ответил солдат.
— С ума сошел?
Солдат рассмеялся. Смех получился каркающим, почти хриплым. Фролу показалось, что за ночь солдат успел подхватить ангину.
— Разве безумец я, который похож на сумасшедшего? — спросил он. Безумцы они.
Он обвел вокруг себя взглядом.
— Безумцы они, — повторил Вирский, — хотя и пытаются казаться нормальными. Неужели нормальный человек завел бы роту в этот лес?
— Лес действительно странный, — согласился крестьянин. — Но ведь они выполняют приказ.
— Какой к черту приказ! Они хотят положить здесь роту!
Фрол внезапно заметил нечто странное. На запястье правой руки Вирского из-под рукава шинели выглядывало небольшое черное пятнышко, размером с половину монеты. Оно не походило на родинку или боевую рану.
— Ерунду-то не говори! — произнес Фрол.
— Да? — зверски сверкнув глазами, спросил Вирский, приблизившись к крестьянину вплотную. — Они уже начали осуществлять свой план.
— Какой план? — недоверчиво спросил Фрол.
Утро успело порадовать солнечными лучами и ясным небом. После хорошего сна Фролу совсем не хотелось разговаривать с сумасшедшими.
— Вспомни, что сделал с тобой рядовой Приходько…
Воспоминания и чувства прошедшего вечера внезапно накатились на крестьянина. Яркое солнечное утро померкло в его глазах. Перед ним как наяву встала картина, когда он ползет по стволу березы к зацепленному на верхушке вещмешку, а солдаты вокруг потешаются над ним… издеваются…
…(как Приходько привязал вещмешок к вершине березы?)…
Ему вдруг стало горько. Вирский был прав — все вокруг него ожесточились. А организовал это издевательство над человеком мерзкий хохол, заделавшийся холуем у политрука и молодого лейтенанта.
Кулаки Смерклого сжались, его затрясло.
— Поэтому не я сумасшедший, — тихо сказал Вирский, — а они!
— Это Приходько! — хмуря лицо и кусая губы, воскликнул Смерклый.
— Чшш! — Вирский прижал палец к губам.
— Я должен отомстить ему! — не мог остановиться Фрол. — Я хочу навсегда стереть эту ухмылочку с его лица! Я хочу, чтобы он плакал!
— Чшш! — повторил Вирский.
— Рота — строиться! — раздался хриплый окрик старшины.
Вирский, пятясь, стал отходить от Смерклого.
— Нужно было выдать солдатам лыжи, — произнес он.
Рота начала движение. Разведчики вновь ушли вперед. «Правда, теперь им придется туго, — подумал Калинин. — Снег не протоптан немцами, которые шли этим же путем днем ранее. Разведчикам придется брести по колено в снегу. Впрочем, это ещё не самый худший вариант».
Калинин и Зайнулов шли первыми. Алексей старался держаться подальше от старшины, но тот не приближался, двигаясь где-то в хвосте и разговаривая с командиром второго взвода Калугиным.
За командирами, идущими во главе, следовал Ермолаев со своим первым взводом. Пленный Штолль в выданных ему старых валенках, удивляясь непривычной обуви, шлепал где-то в середине колонны. Старшина все-таки настоял на том, чтобы прикрепить к нему охрану. Поэтому двое солдат с ружьями наизготовку постоянно следовали рядом с ним.
Рота проходила место, где были раскиданы немецкие вещи. Солдаты молчаливо разглядывали то, что осталось от нацистов. При свете дня картина казалась совсем другой, нежели вчера — далекой во времени и совершенно не относящейся к бойцам Красной Армии, идущим по лесной просеке. Они словно шли по местам старых боев, когда трупы все захоронены, а пурга не один раз успела пройтись по перепаханной взрывами земле.
В утреннем свете Калинин отлично видел окрестности дороги, но нигде не мог обнаружить тот столб с надписью, о котором рассказывал Штолль. Быть может, немцу почудилось.
— Хорошая погода, — сказал Зайнулов, глядя на небо. — Градусов десять мороза, не больше.
— Рахматула Ахметович, — обратился к политруку Калинин. — Чем закончилась ваша история, которую вы начали рассказывать вчера?
Зайнулов усмехнулся.
— Все знают, чем она закончилась, — грустно произнес он.
— Я не могу понять, причем тут ваша давно погибшая дочь. И мне интересно, удалось ли вам доставить раненого генерала в госпиталь?
— Что ж, — задумчиво произнес Зайнулов. — Я остановился на том, как мы оторвались от немецких мотоколясок?
— Да. Ваш путь лежал на Москву.
Зайнулов кивнул.
— Водитель мчал машину, как только мог. Скоро мы оказались на юго-западе Москвы, где-то на Хамовнической возле военного госпиталя… Сейчас уже не помню его названия. Санитары быстро унесли генерала в операционную палату, а я остался сидеть возле окна в забитом койками с ранеными коридоре. Сильно пахло лекарствами.
Как сейчас помню, что раненых было очень много. Это красноречивей всяких слов говорило о нашем тяжелом положении на фронтах под Москвой. А ещё я чувствовал гнетущую вину перед своими солдатами, которые остались на полустанке Оболенское, и которых я был вынужден спешно покинуть, спасая свою жизнь и жизнь генерала. Получилось так, что я бросил их. Именно это в дальнейшем ставили мне в вину, но я пытался доказать, что в тех обстоятельствах не мог поступить иначе.
Я попытался уговорить водителя отвезти меня обратно, но тот ни в какую не хотел, упирая на то, что машина принадлежит Генеральному Штабу. Кроме того, ему не терпелось узнать результат операции. Впрочем, мне тоже. Именно поэтому я сидел возле окна в коридоре и ждал, когда капитан Соболев, которого пустили в операционную, сообщит последние новости.
Окно выводило на небольшой дворик, со всех сторон окруженный домами. Дома были старые с редкими окнами, стекла которых заклеены полосками бумаги крест-накрест. На стенах домов во многих местах обвалилась штукатурка, обнажая кладку из красных кирпичей. Трава, покрывающая дворик, уже увяла. Посреди дворика среди этой пожухлой травы стояла детская качель. Неподалеку лежал небольшой мячик.
Я смотрел на эту детскую площадку и увидел, как внезапно, без видимой причины качель начала раскачиваться. Сначала с малым периодом, потом все увеличивая колебания. В напряженной тишине двора, готового в любой момент встретить бомбежку, слышался тихий скрип. Рядом шевельнулся мячик. Он немного откатился в сторону, и я сперва подумал, что виной всему ветер. Но мячик вдруг подпрыгнул. Он сделал скачек, другой.
От удивления я не мог оторваться от стекла. Период раскачивания пустой качели увеличивался, мячик подпрыгивал все выше. В какой-то момент оба этих движения объединились. Мячик стал подпрыгивать в такт движению качели. Это было поразительно. Когда сиденье качели достигало крайнего положения, мячик в этот момент либо касался земли, либо находился в самой верхней точке.
