Кондаков под столом ухватил Людочку за колено, что, надо полагать, служило призывом к более лояльному поведению, но в ответ получил такой пинок ногой, что едва не расплескал содержимое чашки. Чертков между тем уже выдул свою порцию, сверху «отполировал» её чифирем и взялся за селёдку – по виду не атлантическую и не тихоокеанскую, а скорее всего печорскую, якобы целиком уничтоженную ещё в середине двадцатого века.
– Шикарно! – сказал он, сплевывая рыбьи кости в кулак. – Давно такого удовольствия не имел. Как будто бы снова в молодость вернулся… Спасибо тебе, Фомич! Ещё бы в морду от вертухая получить да в картишки сыграть на интерес.
– Это мы запросто, – пообещал Кондаков, вновь наполняя чашки. – Только ещё по разу вмажем.
– Пётр Фомич, вам же пить нельзя! – Людочка опять лягнула его под столом.
– Мне и жить нельзя! – бодро ответил Кондаков. – А ведь живу зачем-то.
– Ну не понимаю я вас! – воскликнула Людочка. – Оба вы люди не бедные, в магазинах сейчас всего полно, так зачем же травиться всякой гадостью! – она брезгливо отодвинула от себя селёдочный хвост, за которым по газете действительно тянулся ржавый след.
– Эх, молодо-зелено! – Чертков задымил вонючим «Беломором». – У каждого поколения свои понятия о счастье. Зачем мне всякие разносолы, если я полжизни мечтал о куске черняшки, а вот именно такую селёдочку первый раз попробовал в лагерной больничке, когда от цинги загибался. Кроме зэков, её только сторожевые собаки жрали.
– Всё познаётся в сравнении, – подтвердил Кондаков. – Интересно, что сказал бы по этому поводу великий Джу Си?
– Он сказал бы: «Между небом и землёй нет такой глупости, которую нельзя было бы возвести в ранг мудрости», – печально промолвила Людочка. – С вами поневоле философом станешь.
После третьей чашки Чертков расчувствовался до такой степени, что, задрав штанину, продемонстрировал шрам от пули конвоира, стрелявшего в него при попытке побега январским днём шестидесятого года, как раз на Крещение.
После пятой ветераны дуэтом спели душевную песню «Как бы ни был мой приговор строг, я вернусь на родимый порог и, мечтая о ласке твоей, вновь в окно постучу…»
После седьмой хозяин выразил желание станцевать с Людочкой танго, мотивируя это так: «Никогда не приглашал ментов на амурный танец!» – однако под давлением Кондакова вынужден был отказаться от своей идеи.
Когда литровая бутыль опустела на две трети, Чертков сказал, для пущей убедительности стукнув кулаком по столу:
– А теперь выкладывай, какого рожна явился? Проси всё, что не идёт вразрез с воровским законом.
Кондаков, как мог, изложил свою просьбу, а затем её в других, более доходчивых выражениях, повторила Людочка. История эта почему-то очень рассмешила Черткова.
– Так говоришь, голова вдребезги? Как арбуз! Ясным утром, на глазах у зевак! Ну это просто цирк какой-то!
– Цирк, – подтвердил Кондаков. – Только клоуны остались неизвестными… Вот бы мне на них посмотреть.
– Если они в натуре существуют, посмотришь, – пообещал Чертков. – Тебе они в каком виде нужны?
– Обязательно живыми. И желательно с целыми зубами, чтобы потом не шепелявили.
– Сделаем, – сказал Чертков, и глаза его опасно сверкнули. – Но не за так.
– Проси всё, что не противоречит конституции, существующим законам и девичьей чести. – Кондаков вновь положил руку на Людочкино колено.
– Лет этак двадцать назад ты меня в ментовской конторе допрашивал, – вкрадчиво заговорил Чертков. – Уж и забыл, по какому делу, но прекрасно помню, как ты врезал мне тогда по роже. Правда, не графином, не кастетом, не сапогом, а всего лишь кулаком, но мне всё равно обидно стало до слёз. Я ведь не жиган какой-то, а серьёзный человек. Такие штучки не про меня. И вот дал я себе зарок когда-нибудь рассчитаться. Вопреки, так сказать, здравому смыслу и библейским заповедям. Годами свою мечту вынашивал. Даже во сне этот сладостный момент видел. И вот, похоже, пришло моё время. Если хочешь, чтобы я твоё дело решил, – подставляй морду.
Такое предложение весьма озадачило Кондакова. Подумав с минуту, он вытащил из кобуры пистолет и, сняв с предохранителя, передал его Людочке. Заодно последовало и краткое распоряжение, звучавшее почти как завещание:
– Если этот громила прибьёт меня насмерть, ты должна расстрелять его на месте, как врага трудового народа. Только не промахнись, как тот конвойный в шестидесятом году. Целься в пузо, пусть напоследок помучается.
После этого он встал, подтянул штаны и гордо выпятил грудь – глядите, дескать, как умирают настоящие менты. Чертков без промедления врезал ему в скулу, и удар получился такой звучный, будто в голове Кондакова и в самом деле не осталось мозгового вещества, как на это уже неоднократно намекал Цимбаларь.
Кондаков, паче чаянья, устоял на ногах и, сделав заплетающимися ногами несколько нетвёрдых шагов, вновь опустился на табуретку. Чертков незамедлительно поднёс ему чашку стеклоочистителя, а Людочка – бутерброд с селёдкой.
Употребив всё это, Кондаков долго молчал, прислушиваясь к процессам, происходящим внутри его организма. Потом поковырялся пальцем в ухе и спросил:
– Ну что, доволен?
– Прямо гора с плеч! – признался Чертков. – Это ведь не с каждым бывает, чтобы мечта всей его жизни сбылась… Эх, низковато я приложился!
– Значит, я с тобой за всё наперёд рассчитался. Сделаешь дело как следует – почёт тебе и уважение. А подведёшь, я тебе должок той же монетой верну. – Кондаков продемонстрировал свой кулак, перемазанный мёдом. – Замётано?
– Без базара, Фомич! Давай ещё по одной.
– Нет, спасибо. У меня и предыдущая благодаря тебе вот где стоит. – Он провёл ребром ладони по горлу. – Суток тебе хватит?
– Маловато будет.
– Тогда добавляю ещё один час.
– Двадцать пять часов… – Чертков задумался. – Ладно, постараюсь управиться.
– Только не запей от счастья.
– Как можно! – Чертков истово перекрестился.
– Тогда по коням. – Кондаков отобрал у Людочки пистолет и подтолкнул её к выходу.
– Подождите, провожу вас до калитки! – Чертков натянул кирзовые сапоги, предварительно сунув туда вместо портянок свежие подгузники (вот, оказывается, что было истинной причиной их популярности у здешнего населения!)
Прежде чем отпустить дорогих гостей, Чертков перецеловал их всех, включая водителя-философа. Упав на заднее сиденье такси, Кондаков уснул мертвецким сном и проснулся только в лифте своего дома, куда его с великим трудом запихнула Людочка.
Напоследок он наставительным тоном произнёс:
– Вот видишь, не так страшен Чёрт…
– …если он стал Челюскинцем, – закончила за него девушка. – А ну-ка марш в люльку!
